Олег Рой - Нелепая привычка жить

– О, Вит, да ты стал поэтом! – она рассмеялась и сразу же нахмурилась. – Признайся, у тебя кто-то появился, да?

– Да, Долька, это так. – Малахов охотно поделился радостной новостью с самым дорогим ему человеком. – Кажется, я встретил свою любовь. Похоже, это именно та женщина, которая мне нужна. Такое чувство, что я всю жизнь ждал и искал именно ее. Люба просто чудесная, такая милая, женственная… Я познакомлю вас, она тебе очень понравится. Я думаю, в эти выходные мы могли бы вме…

Он запнулся на полуслове. Господи, что он говорит! Какие выходные, какие планы на будущее! Завтра, не позднее четырех часов дня!.. Как он мог об этом забыть?

Ему хотелось бы вот так просидеть с дочерью всю ночь, говорить о Любе, да и не только о Любе. Расспрашивать Дольку, слушать ее рассказы о ней самой, вспоминать, обсуждать, спорить… Но девушка вдруг зевнула, потушила сигарету, гибко потянулась и пробормотала:

– Давай спать, поздно уже…

Она постелила ему на диване в большой комнате, служившей одновременно кухней-столовой и гостиной, сонным голосом пожелала спокойной ночи и исчезла в спальне. Виталий был уверен, что не сможет уснуть, но снова, в который раз за эти дни, отключился, едва его голова коснулась подушки, и проснулся от трелей мобильного.

– Доброе утро, Виталий Павлович! – бодрым голосом приветствовал его водитель. – Когда приезжать за вами?

– А сколько времени? – Малахов потряс головой, чтобы побыстрее прийти в себя.

– Половина девятого.

– Уже? Неужели? Тогда тебе уже пора выезжать… Только я не дома, а в Кунцево, записывай адрес…

Долька, несмотря на его протесты, не только встала и оделась, но даже спустилась с ним к машине, приветливо поздоровалась с Сергеем.

– И какие у вас на сегодня планы? – спросила она, прикрывая рот ладошкой, чтобы скрыть зевок.

– Да вот с утра будем делами заниматься, а во второй половине дня за город поедем.

– Далеко ли, как говорила твоя бабушка Вера?

– Все-то ты помнишь, Долькин, – умилился Малахов. – А ведь сама ее даже ни разу не видела… Нет, недалеко. В Волоколамскую губернию.

– А, к нашей «Черной радуге»?

– Ну да, вроде того.

– И во сколько это будет?

– Надо быть там к четырем.

– А оттуда опять в офис?

– Нет, – покачал головой Малахов. – В офис я уже не вернусь…

– Я ведь почему спрашиваю, – Долька улыбнулась Сергею. – Тут подарок присмотрела для вашей дочки… Я тогда заеду привезу его, ладно?

Первое, что сделал Виталий, сев в машину, – это набрал номер Любы. Но ее домашний телефон не отвечал. Он попросил Сергея остановить «Лексус» около маленького кафе, но на работе «девушки из таверны» тоже не оказалось – ведь сегодня была не ее смена. Огорченный Малахов отправился в контору.

Долька сдержала свое слово и прилетела почти тотчас с огромной коробкой, перевязанной лентой с большим бантом и упакованной в пластиковый мешок с эмблемой магазина игрушек. Сергей пристроил было его под стол, но девушка воспротивилась:

– Ну да, забудете еще, знаю я вас! – весело отчитала она водителя. – Нет уж, сейчас же положите в багажник. Я лично за этим прослежу.

Малахов глядел в ее смеющееся лицо, и сердце сжималось от боли. Неужели он никогда не увидит больше этих глаз-виноградин, этих ровных мелких зубов, этих непослушных черных волос? Как и других волос, мягких и темно-русых… Как и весеннего голубого неба, яркого майского солнца, свежей молодой листвы… вообще всего. Сегодня в шестнадцать часов по московскому времени для него закончится то, что именуется емким словом жизнь.

– Долькин, дай хоть обниму тебя напоследок… – тихо попросил он. Она подбежала к нему, на миг прижалась всем телом, и он почувствовал, что она дрожит.

– Что с тобой? – удивился Малахов.

– Ничего. Так.

Девушка порывисто высвободилась из его объятий и побежала к двери:

– Ну прощай, мне пора!

Сказать, что говорить «прощай» плохая примета, он не успел. Дочка уже умчалась.

Утро прошло на удивление бестолково. Виталий звонил куда-то, отдавал последние распоряжения, то и дело вызывал к себе Полинку, Васильича, Николая… А потом вдруг, точно остановился на бегу, прекратил все дела и с размаху бросился в кресло под портретом Рокфеллера.

Какого черта? Вся эта беготня, суета, все эти сиюминутные дела, кажущиеся такими важными… Ему сейчас умирать, а он занимается неизвестно чем. Оправдывает себя, мол, надо привести все в порядок перед уходом… Да провались оно все сквозь землю! Не на это нужно тратить последние часы перед смертью! Зачем он отпустил дочь, зачем вообще уехал от Любы? Надо было оставаться с ними, с двумя единственными и самыми близкими ему в этом мире женщинами…