Олег Рой - Обняться, чтобы уцелеть

Словом, Леонид поддался на уговоры четы Латария и отправился с ними к Черному морю (чего долго не позволял себе ни до, ни после того лета) – лечить душевные раны. Друзья оказались правы: это действительно помогло. Жизнь в палатке, разбитой прямо на берегу, в десяти шагах от воды; веселая коллективная готовка на костре; походы в горы за грибами и ежевикой; льющиеся рекой молодое виноградное вино и чача; ночные посиделки у костра с песнями под гитару; круглосуточное купание и общение с интереснейшими людьми – от известного журналиста, чьими статьями в «Литературке» зачитывалась вся страна, до непривычных тогда еще хиппи, живших здесь колонией с апреля по октябрь и питавшихся пойманными тут же мидиями и рапанами (теми самыми моллюсками, в чьих раковинах «шумит море») – все это и впрямь отвлекало от переживаний. Но главную, как она говорила, «психотерапию» осуществила тогда Ксения. Волжанские приехали в дикий лагерь раньше и встретили его, а также Жору и Людмилу с Дашкой и маленьким Димкой точно дорогих гостей. Зарезервировали и подготовили места для палаток, сварили точно к их появлению вкусный ужин, помогли разобраться с вещами и обжиться. Ксаня с первой же минуты сразу принялась заботиться о Голубеве, накладывала ему в тарелку лучшие куски, подарила запасную зубную щетку (свою он где-то потерял) и объяснила, как лучше устроить спальное место, чтобы было не так жестко. Но, конечно же, она не была бы сама собой, если бы, едва увидев его, не спросила ехидным голоском:

– А где же ваши триста спартанцев?

Невероятно, но им каким-то образом удалось сохранить свою рожденную под южными звездами любовь в секрете ото всех друзей. Видимо, только Людочка Латария о чем-то догадывалась, но тактично молчала, а у остальных и в мыслях не было ничего подобного. Леониду как-то неловко было демонстрировать, что он утешился так быстро, и к тому же семнадцать лет, отделявшие их друг от друга, тогда казались просто огромной разницей. Ксаня понимала это внутренним женским чутьем и ни на чем не настаивала. Похоже, ей даже нравился окружавший их отношения флер тайны. Во всяком случае, она никому ничего не рассказывала, даже брату, с которым была очень дружна. А Голубеву предложила устроить нечто вроде испытательного срока для их любви: «Говорят, обещанного три года ждут… Давай и мы с тобой подождем три года. Я за это время, как Буратино, «вырасту и выучусь» в своей ординатуре. И если нам к тому времени еще не расхочется быть вместе, тогда будем думать, что делать. То ли тебе бросать свой родной Завод и перебираться в Москву, то ли мне покидать столицу, уезжать в твой уездный N-ск, становиться земским врачом…»

Именно в общении с ней Леонид понял, что в психологии и характере человека прожитые годы играют не такую уж большую роль. Что касается здоровья, самочувствия – тут да, ничего не попишешь. Но особенности личности и интеллект формируются очень рано, чуть ли не в детстве. Если у человека богатый внутренний мир, если у него есть душа, то с ним хорошо и интересно вне зависимости от того, тринадцать ему или девяносто. И наоборот – если неумен и малосимпатичен в молодости, шансов измениться с годами в лучшую сторону тоже немного. Ксению, несмотря на ее двадцать лет и свои тридцать семь, он считал самой подходящей для себя женщиной в мире. И дело было не только в ее горячем темпераменте, который после Валечкиной сдержанности казался Голубеву просто подарком судьбы. Ксеня, Ксю, как он стал ее называть, привлекала его не только как женщина, но и как друг. Объем ее знаний и глубина суждений его просто поражали – не он ей, а она ему открывала незнакомых доныне писателей, философов, художников… Сама она часто повторяла восточную мудрость, что любовь есть сочетание влечений души, тела и духа, и Леонид тогда был абсолютно с этим согласен. То время, которое он пробыл с ней (а они действительно были вместе, несмотря на разделявшие их города сотни километров), оказалось самым счастливым в его жизни. Они постоянно перезванивались, затрачивая кучу денег на междугородные разговоры, писали друг другу длинные чудесные письма. Ее послания начинались всегда традиционно: «Привет царю Леониду и тремстам спартанцам!» Он вскоре тоже перенял шутку и периодически старался ее обыграть, то подписываясь «любящий тебя царь», то передавая привет от своего доблестного войска. В их страстных письмах была не только тоска друг по другу, они также делились абсолютно всем, что происходило в их жизни, от событий до пришедших в голову мыслей. Единственное, чего они почти никогда не делали, – это не спорили. Как-то так получалось, что практически во всем он бывал с ней согласен. А если и не соглашался, то охотно допускал, что такая точка зрения имеет право на существование. Больше у него никогда и ни с кем в жизни так не получалось…