Олег Рой - Эдельвейсы для Евы

– Дело не в зарплате, Герман. Я привезла тебе письмо.

– Да что ты городишь, Виктория, какое письмо? При чем здесь письмо! Ты лучше скажи, что мне делать?

– Ну, для начала я бы на твоем месте немного выпила, – проговорила сестра, внимательно посмотрев на меня. – Только действительно немного. А то ты не сможешь меня слушать.

Я молча, как лунатик, пошел на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки и щедро плеснул в стакан. Виктория пришла следом за мной, отобрала у меня стакан и вылила больше половины в раковину.

– Этого тебе вполне хватит!

Я хлопнул водки, но легче не стало.

– Господи, ну с чего они взяли, что я миллионер? – простонал я.

– Сядь, пожалуйста, – попросила сестра. Исчезла на минуту и вернулась в кухню с большим ярко-желтым конвертом в руках и протянула его мне:

– Читай!

Я взглянул на адрес. Письмо было адресовано не мне, а моей бабушке, Барбаре Шмидт, по-прежнему проживающей в Москве бок о бок с моей сестрой.

– Виктория… – я обернулся к сестре, но она только замотала головой. – Читай. Все вопросы потом.

Письмо было на немецком языке, но меня это не смутило. Бася, моя бабушка, владела им в совершенстве, и с самого моего детства учила меня, читая сказки Гофмана, Гауфа и братцев Гримм на их родном наречии. По понедельникам, средам и пятницам она разговаривала со мной исключительно по-немецки. Став постарше, я с удовольствием занимался тем, что, положив перед собой «Фауста» или, скажем, «Лорелею», сравнивал оригинальный текст с переводами. Одно время пытался даже некоторые куски переводить сам, а уже потом заглядывал в русские варианты. Это увлекало, как игра. Когда текст перевода какого-нибудь известного литератора расходился с авторским, я сперва негодовал и бежал к бабушке поделиться своим возмущением, но она с улыбкой отвечала:

– Герман, это поэтический образ, здесь по-другому и не скажешь. Тебе это пока непонятно, но ты, если будешь много читать, скоро научишься чувствовать поэзию.

И она оказалась права. Понимание красоты слов действительно пришло. Я с удивлением открыл для себя, что иногда переводчик оказывался в передаче образа сильнее, чем автор произведения.

Письмо было отпечатано на дорогой, плотной и чуть сероватого оттенка бумаге, точнее даже не на бумаге, а на бланке какой-то Зальцбургской нотариальной конторы.

«Фрау Барбара Шмидт.

Являясь поверенным в делах господина Отто фон Фриденбурга, довожу до Вашего сведения, что господин Отто фон Фриденбург скончался 12 декабря 2001 года в своем родовом имении в Альпах. После себя господин фон Фриденбург оставил завещание, составленное при жизни и скрепленное личной подписью. Оригинал завещания хранится у меня как у поверенного покойного фон Фриденбурга. Завещание предано огласке, и я довожу до Вас волю покойного.

По завещанию г-на Отто фон Фриденбурга все движимое и недвижимое имущество отходит Вам и Вашему внуку Герману Шмидту 1963 года рождения. Все необходимые бумаги, закрепляющие право Германа Шмидта именоваться также и внуком Отто фон Фриденбурга, находятся в надежном месте. Копии этих документов хранятся у меня. Как поверенный в делах покойного г-на фон Фриденбурга довожу до Вашего сведения, что состояние г-на фон Фриденбурга довольно внушительное. Для более детального ознакомления с завещанием Вам или Вашему внуку необходимо прибыть в г. Зальцбург, Германия, по адресу: Йоганнес-штрассе, 9, контора г-на Лейшнера.

Примите мои искренние соболезнования по поводу кончины г-на Отто фон Фриденбурга. Покойный был не только моим клиентом, но и другом. Можете во всем полагаться на меня.

С уважением,

Вильгельм Лейшнер.

20 января 2002 года».

– Что за черт?! Ничего не понимаю. Что за завещание? Кто такой этот фон Фриденбург и при чем здесь моя бабушка? – я не глядя опустился на кухонный табурет.

– Читай другое письмо, – велела Виктория, тоже усаживаясь напротив меня.

В конверте оказался еще один листок. Это была ксерокопия письма, написанного от руки, также по-немецки.

«Дорогая моя Барбара!

Жизнь без тебя оказалась очень грустной, а грусть – очень долгой… Но бог не захотел, чтобы мы были вместе. Прости меня, если можешь, за все твои несчастья. Если бы можно было прожить две жизни, я бы пошел другой дорогой и не отпустил бы тебя тогда. Я ухожу из жизни. Ухожу в той самой комнате, в которой мы провели с тобой три прекрасных осенних дня и три волшебные осенние ночи. Я всю жизнь любил только тебя. Только тебя одну.