Олег Рой - Эдельвейсы для Евы

О том, что Герман ее сводный брат и сын ее замечательного отца, Вика узнала очень поздно. И долго удивлялась – как же она раньше не догадалась! Ведь об этом говорило все – от внешнего сходства до странного поведения матери. Но Вика ни о чем не подозревала, не заподозрила даже и тогда, когда услыхала, как генерал перед первым сентября велел Басе подсчитать, что нужно мальчику для школы, начиная с прописей и карандашей и заканчивая школьной формой и осенней курткой. И выдал домработнице всю необходимую сумму для покупок, а ранец выбрал сам, лично. И так продолжалось четыре года, до самой его смерти, а Вика при этом только гордилась своим отцом, тем, какой он молодец, но и мысли не допускала, что его внимание к Герману – это не просто помощь домработнице, в одиночку поднимающей внука…

В ту роковую ночь, когда Курнышов скончался, Виктория крепко спала из-за снотворного, к которому одно время пристрастилась, ничего не слышала в своей дальней комнате и узнала страшную новость только утром. Тот факт, что отец собирался составить завещание и даже написал его черновик, где выражал желание, чтобы все его имущество было поровну поделено между двумя его детьми – дочерью и сыном, но не успел заверить его у нотариуса, Мария Львовна от Виктории утаила. Поэтому после внезапной кончины генерала по закону все унаследовали жена и дочь. Еще двадцать лет Виктория прожила в полном неведении. И только безнадежно заболев, вдова решила сделать признание, ошеломившее и Германа и его сводную сестру. Виктория, уже более чем взрослая сорокасемилетняя женщина, тогда страшно растерялась. Слова матери объяснили и симпатию, и теплые чувства, которые она всегда испытывала к Герману, даже не подозревая о том, что они брат с сестрой. Но в то же время заявление Марии Львовны еще больше отдалило их друг от друга, поселило неловкость и неуверенность в отношениях. После смерти матери Вика заговорила было об отцовском завещании и дележе наследства, но Герман и слушать ее не стал. Это было смутное время, середина девяностых. Прилавки пустовали, жизнь же стремительно дорожала, деньги обесценивались на глазах, считавшаяся вполне приличной зарплата Вики за каких-то полтора-два года превратилась в ничто. Дела Германа, переехавшего на Украину, ставшую вдруг другим государством, наоборот, шли в гору.

– Даже говорить об этом не хочу! – заявил он тогда. – Я мужик и в состоянии сам себя обеспечить. А ты слабая женщина, осталась совсем одна. О вас с Басей тут и позаботиться некому…

И забрал лишь несколько вещей в память об отце – мужских и не слишком ценных…

– Подъезжаем! – зашумели попутчицы, и Виктория, последний раз взглянув на себя в маленькое зеркало, потянулась за сумкой.

Поезд торжественно внес все свои восемнадцать вагонов плюс ресторан на перрон вокзала, как по мановению волшебной палочки вмиг заполнившийся людьми. На платформе засуетились встречающие, забегали носильщики с тележками, из вагонов вышли проводники, высыпали пассажиры: прибывшие с сумками, чемоданами и баулами, и те, кому предстояло еще ехать дальше, но кто уже устал от дальней дороги и захотел выглянуть, как был в спортивном костюме и шлепанцах, купить пива или мороженого, вдохнуть глоток свежего воздуха и просто размять затекшие от долгого сидения и лежания косточки.

Я шел вдоль прибывшего состава и искал глазами сестру. Только что мне с опозданием пришло в голову, что я совсем ее не помню. Ну просто-таки ничегошеньки в голове не сохранилось. Единственным, что мне удалось извлечь из недр памяти, и то после невероятных усилий, оказался тот факт, что сестра была «совой», вела ночной образ жизни, спать ложилась часа в два и никогда не могла подняться раньше полудня. Но это были все воспоминания о сестре. Что она за человек или хотя бы даже как выглядит, я не помнил. Перед глазами всплывал какой-то смутный, расплывчатый образ. Кажется, у нее темные глаза, в мать. Вроде бы среднего роста, вроде бы не полная, скорее худощавая… И молодой-то она была серой, незаметной, а сейчас ей уже должно быть лет пятьдесят пять. Я внимательно вглядывался во всех пожилых женщин.

– Такси, проше пана! – раздался за спиной зычный голос.

Я обернулся.

– Ох ты, Герман Валерьяныч! Не впизнав тебе – багатый будэш! – заулыбался обладатель баса.

Это был Остап Черемешко, таксист из моего автопарка. Мы пожали друг другу руки.

– Здоров був, голово [1]! Що ты тут робыш? [2]