Александр Терехов - Каменный мост

– Да. Да. Да. Такая трагедия! – по старушечьи поахал он, перебарывая страх, ему нечего бояться, он же первым заговорил. – А что с ней было?

Я молчал. Он сохраняя вид «все в порядке», с надеждой наклонился поближе:

– Депрессия у нее была?

– Да.

– А она так любила мою собаку! А собаку потом я так – трагически! – потерял. У меня был чудесный сенбернар – Боня!

– Вспоминали рыжую собаку. Я думал: эрдель.

– Да нет же, эрдели были потом! И так получалось, что негде было Боню оставить, и я всюду таскал за собой…

– На красной машине…

– Да! И Боня так понравился ей. Леонид Борисович Коган мне подарил Боню, а у меня гастроли в Японии – некуда деть…

– Какая она?..

– Кто? А, Оля. Да вот такая и… Как на фотографиях.

– Красивая?

– Очень умная. Музыку знала. Книги читала. Образованная такая… А-а, – он подавился, подавился. – А что она… сделала? Э-э… выпрыгнула?

– Выпила таблетки.

Клиент опять издал «ах, ах, ах» и заметил:

– Раньше – недооценивали депрессии. А вот, знаете, недавно, у меня приятель… – И смолк. Он быстро замолкал. Это было бы плохим знаком, если допрос сохранил бы хоть какой-то смысл.

– Где познакомились?

– Я не помню. У кого-то в гостях. Ей так понравилась моя собака!

– Как вы расстались?

– Да, знаете, как бывает – люди дружат, а потом, – тихонько и бегло, – как-то расстаются.

Я собрался было уходить, но сел:

– У вас была какая-то необычная для советских времен красная машина.

– Да. «Джавелин»! Подруг? Никого не видел. Друзей? Нет, никого не знал. Дома? У нее не был. Отца-мать? Ни разу не видел. Бабушку? Не видел. Но бабушку она очень любила. Никого не помню. Мезенцов? Да, кажется, он и привел ее в те гости, где мы познакомились…

– Говорят, дрались с Мезенцовым из-за нее?

– Да что вы, не было этого…

– Одевали ее?

– Да что вы. Это я из Японии… Думал: что же это я без подарка? Что привезти? Она сказала: джинсы. Вот и привез.

– Встречали ее у института?

– Да нет.

– Вывозили на дачу к друзьям.

– Не жили на даче, никогда!

– Вместе на юге.

– Два дня. И она сразу уехала к подруге. О, смотрите – Кобзон! – он показал в телевизор, теперь, когда начались вопросы, он все время смотрел в телевизор так жадно, словно дома, в Питере, его серьезно ограничивали в этом удовольствии.

– Где же вы проводили время?

– Так, нигде. В рестораны я вообще не ходил. И она не любила. То грустная такая была. Так и смотрит в одну точку. А то вдруг – такая веселая, активная. И с таким юмором. Сказала: когда я вижу Боню, когда он виляет мне хвостом, мне кажется, что у меня тоже есть хвост и я виляю ему в ответ, – клиент с удовольствием рассмеялся.

– А потом одна женщина позвонила Оле и сказала: теперь моя очередь ухаживать за собакой…

Он опять тихонько рассмеялся, приглашая меня задуматься вместе с ним:

– Кто же это мог быть? Эта женщина?

– Вознесенская хотела за вас замуж?

И еще рассмеялся, искренне, и отвечал в присутствии жены, маленьких православных детей и адвоката:

– Нет. Не было такого разговора!

– Щукина хоть помните?

– Он мой друг с четырнадцати лет!

– Зачем вы просили Щукина навестить Олю в больнице?

– Не помню. Она лежала в больнице? А с чем?

Я посидел спокойно, пересиливая желание ударить кулаком по лицу пожилого человека. Возможно, он не издевался, а придерживался последовательности в своем слабоумии – продумал линию защиты, времени хватило.

– Зачем Щукин встречался с Ольгой в день, когда она попыталась покончить с собой?

– А он встречался?! Мне ничего не сказал. Я обязательно… Обязательно спрошу его. При случае. Но, кажется, у него с алкоголем… – он страдальчески и сочувственно скривился, – сильно.

– Как вы узнали о ее смерти?

– Я был в поездке. Приехал – какой-то голос женский позвонил и сказал: вот это… Про вот это… Что с Олей… – произнес он имя, словно по оплошности, и быстро продолжил: – Господи, боже ты мой, как это вся тяжело…

– Говорят, она очень скучала по вам. Не могла забыть.

– Да? А вот Фельцман, – он узнал кого-то в телевизоре. – Он жив еще?

– Некоторые родственники Оли считают, что это вы виноваты в ее гибели.

– Да. Это, конечно, неприятно, – и он окончательно сосредоточился на телевизионном просмотре, какое-то время мы посмотрели передачу вместе.

Я встал и спросил уже в дверях:

– А что случилось с той… вашей собакой дальше?

– Ах, Боня погиб в ужасной автокатастрофе. Уже на другой машине. «Нива» у меня была. Я ехал из Питера в Москву. Ужасный мороз! Градусов сорок. Страшный лед. Но ничего не предвещало… такого. Я сделал еще доброе дело: вижу, подмерзает собачонка посреди дороги. И я подобрал ее. Отогрел в машине. Подвез до деревни. И она – такая веселая! – побежала к домам. И я, помню, подумал: ну, теперь хорошо поедем… И где-то под Калинином я разбился просто вдребезги. Все лицо порезал. Голова сошла с шейных позвонков. До сих пор мучаюсь от головных болей. Вот и сегодня… А Боня… Боня – вылетел сквозь лобовое стекло и ударился о дерево так сильно, что сломал его. И до весны лежал у нас, похоронить не могли – такие сильные стояли морозы, могилу не выроешь, а он тем более большой. Только весной зарыли на даче у отца, – и он не удержал горький вздох, пропитанный давно пролитыми слезами.