Александр Терехов - Каменный мост

Они вели, казалось всем, такую замечательную жизнь… И вдруг после очередных блестящих гостей, великолепной вечеринки, Петрович объявляет: я ухожу. Ужасно! Ираида рыдала ночи подряд, брала Олю в постель и выматывала ей душу излияниями, истериками, не давала спать. Оля все меньше ела, преподаватель в университете сказал: «Вы как после Страшного суда…»

– Владислав Р-ов ни при чем?

– Она не могла справиться с этой болью… Я говорила: да если тебе нужен этот Р-ов, так позвони ему! Оля ответила: звонить бессмысленно. Если женщина караулит мужчину у подъезда с зонтом, максимум, что она получит, – с ней пару раз переспят. Чтобы не зря ехала. Но, я думаю, она захотела умереть потому, что перед смертью осталась совершенно одна…

(Я не нашелся, что спросить, и впился в принесенную воду – осталась одна, все сыплется, как только я остался один и двинулся за этими тонкими очертаниями, скрывающими другие очертания, и другие.)

– С Р-овым их познакомил Евгений Щукин. Слышали про такого юмориста?

– Ой, в Щукина Оля влюбилась ужасно. Женя, Женя, все уши прожужжала. Он был женат и алкоголик.

– Мезенцова помните? Он женился на Олиной лучшей подруге.

– Да, Бирюкова вышла замуж за Мезенцова. Я как-то встретила их в ЦДЛ – Бирюкову и Степана, и помахала рукой: вот это да! А что же вы Олю с собой не взяли? А Бирюкова мне: тихо! Оля умерла.

– Вы хотите сказать, что Бирюкова и Мезенцов… близко общались, когда еще Оля была жива?

– Конечно! Возможно, Оля даже успела узнать, что Бирюкова беременна от Степы, у них же сын. Как-то у нас зашел разговор с Олей про Мезенцова. Она сказала: да, я все знаю, но сейчас не время менять декорации.

– Вы что-то знаете про обстоятельства ее смерти?

– Знаю, когда Олю откачали, она сказала: зря, я не хочу жить. Разлад с миром оказался слишком глубоким (опять реклама)…

– Когда вы видели Вознесенскую последний раз?

– Незадолго до смерти. Оля, пьяневшая раньше от капли шампанского, встретила меня в невероятном диком виде, с полбутылкой белого вина (а Натэлла Вознесенская чистосердечно показала: Оля не пила) – сейчас пойдем и купим еще! Будем пить! Это сейчас бы на меня не произвело впечатления, а тогда я бежала в ужасе, имея только одно желание: никогда не встречать Олю больше.

(Мы прощались, больше никогда не увижу, не услышу, она под диктовку записывала придуманные домашний и мобильный.)

– Почему так с ней получилось? Того любила, этого любила… Целый список.

– Знаете, каждый подсознательно чувствует, сколько ему отведено. Каждой женщине на жизнь дано три-четыре романа – даже самой некрасивой, невостребованной… Архивной крысе! Три-четыре романа. Оля знала: времени ей отведено мало. И поэтому прожила свое быстро и красиво. Быстро прокрутила пленку. Без грязи. Если вы о распущенности нравов – это не ее история. Просто жизнь некруглая, попадаются углы с дикими страданиями. Ей выпало углов побольше других. Замуж никто не брал. Были бы дети – забыла бы все.

Я пытался постоять посреди Пушкинской площади, но не нашел места, где бы никому не мешал, не хотелось в метро, в пот, к своему отражению в черных стеклах, я испугался на немного и, успокаиваясь, всматривался в людей – миллионы, ненадолго я почуял себя пассажиром, безруким, связанным – все поехало само, повернуть некуда и не вылезешь; прятался во дворе, где деревья врастали в небо, под провисшим плевком баскетбольной сетки, постаравшись не вчитываться в числа и строки под «Уважаемые жильцы! Просим вас принять участие в уборке опавшей листвы», чтобы по-советски не стыдиться неявки, пока не задубел. Она распахнула дверь, как только услышала стальное зазубренное вгрызание ключа в замковые теснины, и обняла как долгожданное, со стоном, с внезапной нежностью, вцепившись: ты, это ты… Мы постояли на пороге неизвестного мне праздника – что-то забыл? Лишь бы не день рождения.

– У тебя сегодня день рождения?

– Нет. Мы сегодня одни. Соседи уехали!

Мария окружала, дотрагивалась в счастливом нетерпении, убегала что-то подправить, мелькало новое платье, я смотрел на ее худой зад: нет, шансов нет – веки серебрятся от блесток, несмываемая помада, – сегодня так просто меня одного не оставят, все предстоящее – такое же интересное дело, как выбирать люстру; забился на кухню и поискал, где поют, мне нравилась девка из подтанцовки Жанны Фриске, та, что слева, с зализанными волосами, что-то давно ее не видно.

– Весь день драила ванную. Сделаю тебе ванну с пеной – глубокое расслабление, сегодня ты уснешь, – поцеловала меня, командовала, скрывая стеснение: – Живо раздевайся! Вот твое полотенце – оранжевое. Ой! – У распахнутой двери клекочущая струя вздыбила в ванне пенную белую бороду, кудлатый горб, поползший через край. Она включила душ, убавила напор и тощими струйками причесала, разгладила пену и – стихло. – Полежишь двадцать минут. Глаза закрой. И ни о чем не думай.