Нина Федорова - Семья

— Вы должны извинить миссис Парриш, — мягко начала Мать. — Она не имеет в виду оскорблять кого-либо. Она избегает незнакомого общества по английской манере…

— Манере? — закричала мадам Климова. — Ее надо бы научить и другим манерам. Не беспокойтесь, не долго ждать. Япония поставила Китай на колени, поставит и Англию.

— Позвольте, позвольте, — вскричал профессор. — Зачем же именно ставить всех на колени? Япония обещает братскую любовь и содружество.

И вдруг самообладание покинуло Петю.

— Китай еще встанет с колен и поставит на колени Японию. И поделом ей за ее жестокость!

— Жестокость?! — взвизгнула мадам Климова. Она сузила глаза и смотрела на Петю взглядом пантеры: куда вонзить когти. — Конечно, вам, как битому по физиономии японским офицером в присутствии сотни людей и молча проглотившему пощечину…

Все ахнули. Никто, кроме Матери, не знал о пощечине. Мать поднялась и дрожащим голосом начала:

— Мадам Климова… я прошу вас… пожалуйста…

По ее тону все поняли, что сказанное Климовой было правдой. Петю бил японец.

— Петя, Петя! — закричал Дима. — Они тебя били? Тебе было больно? — И он зарыдал. Мать обняла Диму, стараясь его успокоить. Лида тоже поднялась с места и как-то странно взмахивала руками, как бы отгоняя что-то. Потом она кинулась к Пете, положила голову ему на плечо и заплакала. Анна Петровна в своем углу сжалась в комочек и прижимала руки ко* рту, как бы удерживая себя от желания закричать.

Петя поднял голову и смотрел на мадам Климову все более и более темнеющими глазами.

— Вы уже оскорбили всех находящихся в этой комнате. Может быть, вы согласитесь выйти отсюда? Вы все сказали, что намеревались?

— Все? — захлебнулась мадам Климова от ярости. — О нет! Не все. Далеко не все! Я хочу добавить, что сейчас же съеду из дома, полного пороков и государственной измены. Что это вы выпучили глаза на меня? — вдруг накинулась она на Ирину. — Это на вас надо пучить глаза, содержанка американской армии! Хорошо пахнет доллар? Лети в Америку, освобождай место — уже вторая кандидатка на доллар подрастает в доме. Так нет обручального кольца, Лида? А нежная всеобщая мамочка собирает и мальчика в Англию, отдает пьянице, лишь бы избавиться от племянничка. Тут и гадалка, тут и профессор — да такой умный, что ему пора в дом сумасшедших. И еврейский доктор — ничьей страны, но с шестью паспортами в кармане. Ну и публика! Ну и компания! Весело пить чай с тортом? Кто платил за торт? Советский консул? Чья кровь на этом торте?

Вдруг Анна Петровна крикнула:

— Остановитесь! Ужасно вас слушать.

Петя сорвался с места, распахнул дверь и сказал:

— Пошла вон! — Голос, его был страшен в своем спокойствии.

Мадам Климова поняла, что дальше оставаться опасно. Она поспешила к двери, прошипев в лицо Пети «ужасное» слово, значения которого она и сама не знала:

— Шизофреник!

И дверь громко хлопнула. Один момент стояла тяжелая тишина. Вдруг, как молния разрезает тучу, раздался звонкий смех Ирины. И все они сделали то, чего именно не прощала мадам Климова, — вместо того чтобы щелкать зубами от страха, они стали смеяться. Ирина и Лида смеялись весело, громко, захлебываясь и задыхаясь, до слез. Басом засмеялся доктор, фальцетом — профессор. Закачалась в углу Анна Петровна, и ее смех звучал и обрывался, как маленький разбитый колокольчик. Мать смеялась беззвучно. Дима визжал, Петя смеялся приступами, как будто кашлял. Кан, как луна, взошел над компанией и, раздвинув рот до ушей, смеялся тонким китайским смехом. Все смеялись до изнеможения.

— Представьте, — воскликнул вдруг профессор, — почти все, что она нам сказала о нас самих, — правда.

— Что? — изумились все.

— Все, что она о нас сказала, — правда, то есть все основано на факте, но в ее интерпретации. Станем выше личных самолюбий и великодушно отдадим должное истине. Эта дама держалась фактов. И то, из чего мы создаем картину нашей жизни, как чего-то полного благородных стремлений и незаслуженных страданий, короче, из чего мы творим нашу поэзию, из этого же материала она создала нечто морально нетерпимое.

Все замолкли и смущенно смотрели Друг на друга.

— Друзья мои! — воскликнул профессор. — Не будем бояться слов. Мы — жалкие обломки уже несуществующего общества. Пусть каждый вспомнит, что сказала о нем эта дама, и честно поищет, какая в ее словах есть доля правды.

— Что касается меня, — начал доктор, — я, конечно, и еврей и доктор. Что же касается шести паспортов, то это — неправда, у меня нет ни одного.