Нина Федорова - Семья

Лида не знала ее любимого романса «Дышала ночь восторгом сладострастья» и на новый окрик мадам Климовой смутилась и убежала из столовой, вызвав замечание о том, как дурно воспитана современная молодежь. «Это — не мы, нет». Разговор разбился на группы, и только один Дима, выпучив круглые глазки, внимал генералу. И когда изложение ошибок и японских и китайских войск было закончено, Дима произнес с чувством:

— Ах, как жаль, что они вас не спросили!

Чай был выпит, и хозяйка продвигалась с гостями наверх в «будуар», давая понять, что она занимает две комнаты, для удобства — в разных этажах. Вообще большая часть того, что говорила мадам Климова, не имела отношения к истине. Ложь являлась второй натурой этой дамы.

Начать с «благородного происхождения» из родительского дома с колоннами, который теперь она могла видеть только как бы в «тумане», вплоть до того, что не смогла бы ответить на прямой вопрос, где этот дом находился. В действительности ее отец был зубным врачом в уездном городе, где люди вообще избегали лечить зубы. Семья бедствовала. Пять дочерей, все пять большие сплетницы, ссорились от скуки между собою, когда не было новостей в городке. В доме всегда кто-нибудь с кем-нибудь не разговаривал: всегда были секреты от всех, интриги против родителей и право мести между собой. Женихов не было. И вдруг она, средняя, по имени Додо (Дарья), вышла замуж за капитана Климова. Хотя он не был ничем замечателен, к тому же беден, для Додо это был триумф. Четыре сестры заболели от зависти. Мать не верила своим ушам; отец предрекал, что капитан Климов еще откажется, на что четыре сестры хором отвечали, что и у них такое же предчувствие. Но Климов был бравый малый и, даже поняв, в какое осиное гнездо попал, от слова не отступился, настаивая лишь на том, что, поженившись, они уедут. И тут же начал хлопоты о переводе. У Додо кружилась голова. Она казалась себе сверхъестественным существом, всех лучше, кому все позволено, кто всегда прав. Это чувство уже больше ее не покидало. Оставив родительский дом, она оставила и реальность. Она вступила в фантастическую жизнь, сочиняемую ею самой. Ее мечтой был аристократизм. До революции невозможно было развернуть эту фантазию, но после нее, когда все сословия смешались в бегстве, она дала волю и воображению своему, и языку. Чего только она не рассказывала об этой прошлой «такой блестящей, такой прекрасной, теперь — увы! — разбитой жизни». Кое-кто верил, но преимущественно те, кто был того же класса и воспитания, что и мадам Климова. С каждым рассказом она повышала покойного капитана в чинах, пока он не стал генерал-губернатором. Дальше она боялась идти. Чудеса его храбрости, его остроумие в гражданской войне действительно превосходили всякое воображение. Она говорила все это с увлечением. В какой-то мере она была художником и испытывала всю радость творчества. Но прекрасной правды, что Климов был простой честный человек и умер как солдат, на посту и без блеска — этого она не догадалась рассказать даже дочери Алле. А между тем Алла была вся в отца.

Покончив с мужем, мадам Климова за последние годы перешла на рассказы о дочери.

И сейчас, сидя в полутемном «будуаре», она повествовала:

— И вот индусский принц Рама-Джан умоляет Аллу: «Будьте моей женой, и вам будут принадлежать лучшие драгоценности Азии. Фактически все подвалы под этим моим дворцом полны драгоценных камней. Они ждут вас. По понедельникам вы будете носить изумруды, по вторникам — рубины, по средам — сапфиры. Затем следует постный день недели — вы будете носить только опалы».

Глаза дам, слушавших предложение принца, сверкали не хуже драгоценностей Азии.

— Но Алла ответила: «Я равнодушна — увы! — к драгоценным камням. Для меня — только две драгоценности в этом мире. Одной я владею, другую пытаюсь приобрести». — «Что это? — вскричал принц Рама-Джан. — Скажите, и я положу эту драгоценность к вашим ногам. Пусть это стоит мне жизни!» — «Любовь и искусство, — ответила Алла. — Искусство — со мной, но любовь? Я еще не любила. Возможно, близок час. Но предмет — не вы, принц Рама-Джан!»

И мадам Климова остановилась на этом эффектном месте, чтобы вытереть слезу умиления.

Конечно, никто из слушавших не верил ни одному слову этой истории. И все же все дамы слушали Климову, и слушали жадно, потому что бедные любят слушать о богатстве, как нелюбимые — о любви.

Профессор Чернов сидел за столом и сосредоточенно писал. На низеньком стульчике Анна Петровна сидела около и штопала носки. Они всегда работали так, вместе. Переезжая часто из страны в страну, из города в город, с одной квартиры на другую, они не могли иметь или возить с собою книг. Анна Петровна служила мужу записной книжкой. Вместо того чтоб записывать нужные ему факты и справки, он просил жену запомнить их наизусть. Она все помнила. Возможно, это удавалось ей потому, что у нее не было своей отдельной жизни, и ей не требовалось ничего помнить для себя. Если в глубине ее сердца и жили отдельные чувства, ум ее всецело принадлежал мужу. Возможно, что это было даже и полезно для Анны Петровны: запоминая научный материал для профессора, она тем самым вытесняла из своей памяти многое, что было горько помнить.