Митч Каллин - Страна приливов

— Господи боже мой, девочка, а это еще что такое?

Делл держит сорочку перед собой за рукава.

— Это моя пижама, — говорю я.

— Нет, нет, — говорит она, — это слишком велико для тебя. Я так думаю. Я думаю, что тебе придется подождать, пока ты станешь женщиной, да к тому же очень крупной.

Потом, ухмыляясь довольно, как будто только что сэкономила кучу денег, Делл понесла сорочку вниз — позже я краем глаза видела ее в корзинке для пикника, где она лежала аккуратно сложенная между термосом, серебром, смятой фольгой и жирными тарелками.

— Кто много работает, тот заслуживает подарка, — сказала она.

Итак, она получила сорочку, я — еще один кусок кекса, а на заре, когда наша работа была закончена, а мусор и орудия труда скрылись в шерстяных мешках, мы перенесли отца наверх. Или точнее — Делл это сделала. Она протащила его сначала по полу, потом вверх по лестнице, так что его пятки стукались о ступеньки, внесла в мою спальню — не в его собственную — и положила на мой матрас.

— Сон праведника, — сказала она. И поцеловала его лакированный лоб. Я тоже.

Мы сидели, на краешке матраса — Делл в головах, я у спеленатых ног — и молчали. Она глубоко вздохнула, коротко присвистнула, а потом спросила, знала ли я бабушку.

— Нет. Она умерла, когда я даже еще не родилась.

— Ясно, — сказала она. — Что ж, тебе не повезло встретиться со святой. Она выходила мое бренное тело, когда проклятая пчела едва меня не угробила. Я обязана твоей бабушке жизнью.

— О, — сказала я.

«Так вот почему ты так боишься пчел, — подумала я. — Вот почему носишь колпак».

— А почему вы сейчас не в капюшоне?

Но она объяснила мне, что пчелы летают только днем, а ночью они спят.

— Вечно занятые насекомые, — сказала она. — 3-з-занятые такие нас-с-секомые! –прошипела она.

Она сняла очки и показала мне свой пиратский глаз. Наклонившись вперед, я разглядела свое отражение в молочно-белом зрачке.

— Ужалила меня в моем собственном саду, — сказала она. — Вонючая пчела, она меня ослепила. Это она нарочно сделала, в отместку за то, что я уничтожила все папины ульи. В полночь облила их бензином, все до одного, и сожгла.

— А зачем?

— Ну, видишь ли, папа любил своих пчел. А пчелы любили его, я это точно знаю. Но они ревнивые твари. Маму терпеть не могли. Напали на нее, когда она была на кухне. Влетели в окно целым роем. Утыкали ее своими жалами, точно подушечку для булавок, бедняжку. У нее все лицо было от них в мелкую крапинку. И знаешь что, одна пчела даже попыталась залезть ей в нос. Натуральное злодейство. У мамы остановилось сердце, и она так и не закончила блюдо, которое стряпала. Это я нашла ее на кухне. Сделала ей массаж сердца и все такое. Но в себя она так и не пришла, нет. С того дня она больше не вставала с постели. А папа ушел, — наверное, чувствовал себя виноватым и несчастным, говорю я сама себе, — и навсегда бросил меня, Диккенса, маму и свои ульи. Вот я их и подожгла, Роза, подожгла глубокой ночью. Так что теперь на всем белом свете нет ни одной пчелы, которая не хотела бы моей смерти. А это…

Она прищурила здоровый глаз, оставив слепой открытым.

— …это месть.

— Незрячая гляделка, — сказала я.

Она кивнула.

— Ужасно, правда? Но я все равно вижу больше, чем остальные, даже с закрытыми глазами. Ты это знаешь? Я вижу птиц, кроликов — во сне — и маленьких девочек, прячущихся за кустами, и вообще все, что угодно. И я знаю, что девочки за кустами иногда видят больше, чем им положено. Но всегда лучше заниматься своими делами и не совать нос в чужие. А иначе, Роза, что-нибудь очень-очень плохое может случиться под солнцем.

Она видела меня и Классик. Она знала, что мы видели, как она сосет кровь Патрика. Мое лицо стало пунцовым. Я наклонила голову. Мгновение я обдумывала, не сбежать ли мне, но не знала куда.

— Кошмар, — сказала тем временем Делл, принюхиваясь. — Ужас. От тебя пахнет дьяволом, Роза. Пойдем-ка.

Я вышла за ней на крыльцо, где она выудила из шерстяного мешка лизол и велела мне встать на ступеньках.

— Закрой рот и глаза, — сказала она. — Протяни руки и задержи дыхание.

Она опрыскала мне платье и ноги, руки и волосы, кроссовки и спину. Моя кожа сделалась липкой от лизола. А когда я открыла рот и вдохнула, дезинфектант попал мне в горло и я закашлялась.

— Обрызгай себе трусы, — сказала она, передавая мне баллончик.

И пока я, подняв платье одной рукой, обрызгивала себе трусы другой, Делл вернулась к своим мешкам. Она намотала завязки себе на пальцы — два мешка на одну руку, два на другую. Потом присела, готовясь поднять их, как вдруг увидела белку. Та сидела на крыше и трещала во весь голос.