Митч Каллин - Страна приливов

Делл вовсе не живет в пещере. Ее не удавили и не утопили в болоте, а королевы-матери всех светлячков не существует (или я об этом уже говорила?): свет, который мы видим за деревьями, исходит от ее дома; даже днем над входом горит ярко-желтый фонарь — и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь, сбившись с пути, нашел дорогу к ее дому, а скорее наоборот, чтобы никто не вздумал туда зайти.

Ее дом притаился в глубине мескитовой рощи, ветхий, точно хижина какой-нибудь сказочной ведьмы. Но двор оказался ухоженным; там не было ни одной травинки. И даже грязь была аккуратно приглажена, видимо граблями. А по обе стороны дорожки из гравия, окаймленной причудливой формы камнями, были разбиты грядки с помидорами и кабачками.

Но это еще не все, Классик, я заглянула внутрь. Я сделала это очень осторожно, прокралась вдоль крыльца на цыпочках и заглянула в отворенное окно — но и это оказалось непросто. Все окна были закрыты изнутри. Занавески опущены. Как будто обитатели боялись солнечного света. И все же я ухитрилась заглянуть внутрь. Уголок одной шторы отогнулся, и я, вывернув, как могла, шею, увидела то, что было внутри.

«А вдруг, — думала я про себя, — ты окажешься ведьмой. Или вампиром. Может, колпак нужен тебе для того, чтобы прятаться от солнца, иначе ты растаешь. Поэтому ты и притащила меня на свое поле — ты уже начинала таять».

Но Делл не растаяла. Она была в гостиной, или столовой. Не помню точно где. И колпак она сняла. Ее руки деловито закручивали волосы в пучок на затылке. Потом она вынула изо рта шпильки, воткнула их в волосы и сказала:

— Кролика убьешь сам, у меня сегодня и так дел по горло. Или ты считаешь, что ты тут единственный, кому есть чем заняться? В таком случае ты ошибаешься. Да ты наверняка так и не считаешь. Так ведь?

Сначала мне не было видно, с кем она говорит. Мне вообще почти ничего не было видно, кроме самой Делл. В комнате стояла такая темень, что невозможно было ничего разглядеть, но она поправляла волосы у самого окна, а рядом с ней на столе горела лампа. Помню, я еще подумала, что в доме как будто уже ночь, — наверное, что-то случилось с часами. И я представила себе, как ночью она раздвигает все шторы и дом светится в темноте. Все наоборот.

— Я не могу убить кролика, Делл, не могу, и все тут, и ты это знаешь.

Значит, ее звали Делл. Я повторила про себя это имя. Делл.

Человек, который назвал ее по имени, оказался мужчиной, — или мальчиком? Я не поняла. Голос был протяжный и тонкий, почти девчачий.

— Ты меня слышишь? Каждый раз, когда я режу кролика, мне плохо. Я не буду его резать.

Мужчина. А голос как у дурачка. Как у моего отца, когда тот прикидывался недоразвитым и начинал гоняться за мной по всей квартире, приволакивая ногу. Он перекашивал рот и приставал ко мне с вопросами:

— А ты тоже особенная? А я особенный, Джелиза-Роза. Ты меня любить? Ты со мной дружить? Ты такая холёсенькая. Я твой особенный друг. — Я ненавидела, когда он так притворялся. Видеть не могла его лицо, бессмысленное и перекошенное. И терпеть не могла, когда он так говорил — медленно, тяжело ворочая языком и брызгая слюной. От этого мне становилось не по себе.

— Я уже набила себе живот, — сказала Делл. — Что я, прислуга тебе? Или жена? Свет на мне клином сошелся? Сам себя накормишь, понял? Сам знаешь, как это делается. Ты уже не ребенок, Диккенс. Совсем не ребенок.

И тут появился он, держа в руке красную свечу, которая освещала его узкий подбородок. Делл стояла к нему спиной; его длинное лицо и синие очки для плавания поверх ее плеча. Она называла его Диккенс, и широкий шрам разделял его лысый череп надвое, как будто он носил прическу из собственной кожи.

— А у меня в животе пусто, — сказал он. — Ни крошки мне не оставила. Слышишь? Ты мне ни крошки не оставила.

Мне стало его жалко. Голос у него дрожал. И он казался таким печальным, как будто вот-вот заплачет.

— Твой живот скоро будет ужинать, — сказала Делл. — Тогда кролика и получишь. Но не на обед. Никакого обеда. За ужином тебя накормлю, слышишь? Но надо сначала почитать мамочке, а уж потом идти убивать кролика.

Тут она повернулась и вышла из комнаты, а он за ней, неся свечу, которая мигала в темноте между ними. Я еще постояла у окна и послушала, но они не появлялись. Ничего не было слышно. Кругом все стихло. Тогда я повернулась и пошла домой.

И знаешь, Классик, в тот вечер в Рокочущем я тебе солгала. Я сказала тебе, что Делл и Диккенс сами пригласили меня в дом. Я сказала, что мы танцевали, показывали карточные фокусы, и пели песни, и ели «Наттер-баттерсы» с серебряного подноса. Вранье. Делл не включала радио, и мы втроем не брались за руки и не получали сообщения от моего отца (какое, я все равно не скажу, потому что это тайна). И она не шептала мне на ухо, что я ее лучшая подруга. Нет, ничего такого она никогда не говорила. И не провожала меня домой. Я вернулась одна.