Мануэль Ривас
Девушка в пиратских штанах
Один из них забылся и несколько секунд что-то тихонько насвистывал, но потом сам же принялся крутить головой по сторонам, словно отыскивая щель, через которую залетел к ним свист ветра. Второй узнал мелодию и метнулся за нею куда-то ввысь, пока его глаза-крылья не увязли в скудном и снулом свете.
Aparta loureiro verde,
deixa clarear a lua,
que est ou no medio do monte,
non vexo cousa ningunha [i].
Рта он, правда, не раскрыл и песню не подхватил. Такой предательской слабости он себе позволить не мог. И еще он ни слова не сказал о невыразимой муке – водяной игле, впивавшейся ему в висок всякий раз, когда из крана в гулкую раковину падала неумолимая капля воды. Скрывая тоскливую тревогу, он положил в раковину тряпку, чтобы приглушить капель, но водяная шрапнель уже успела пробить дырку у него в голове.
Оба курили черный табак. Тут же валялась пустая сигаретная пачка – она была смята и неровной округлостью напоминала сдутый кожаный мяч, забытый в углу сырой раздевалки.
Оба прежде были футбольными вратарями. Только это – и ничего больше – они узнали друг о друге, пробыв вместе пять дней, долгих, как пять лет. Разумеется, ни слова о том, за какие команды или районы они играли. Бывают же такие совпадения! Недоверчиво подняв брови, они обменялись изумленными взглядами. Но продолжать разговор было бы неосмотрительно. Знать, что оба курят один и тот же сорт сигарет, – вот предел доверительности, на какую они могли пойти. Они – товарищи по борьбе и вместе выполняют задание. Ничего другого им знать не положено.
Их объединял некий план. Все остальное теперь потеряло значение. Имя, профессия, прошлая жизнь. Даже подушечки пальцев им обработали кислотой, уничтожая все опознавательные признаки.
План лежал перед ними, на столе, рядом с цинковым ковшиком, полным окурков, которые остались с ночи. И больше ничего, никаких следов их присутствия здесь. В последнюю минуту они разгладили одеяла на убогих лежаках, словно гоня прочь отпечатки спавших тут тел.
Оба и на самом деле были футбольными вратарями. Потом кто-то и где-то остановил свой выбор именно на них, возможно принимая в расчет как раз такое совпадение. Потому что этот кто-то, кем бы он ни был, знал о них все – он был своего рода скрытой камерой в их жизнях. И наверняка представлял их именно такими, какими они были на самом деле, – молчаливыми, привычными к долгому одиночеству и всегда бдительными, даже если мяч улетал на другую половину поля. Хладнокровными и надежными, а еще – умеющими по-кошачьи подстерегать добычу, когда мускулы напряжены и готовы к прыжку.
Оба глянули на свои часы и оба разом кивнули, потому что за время долгого затворничества они приладились друг к другу, словно зубчатые колеса в машине времени, и ощущали у себя в животе механическое вращение шестерни. Истории.
Пора.
Они собрали все, что у них еще оставалось, начиная с плана, и сожгли на медленном огне, готовясь покинуть свое убежище.
Был полдень, да, был полдень.
После долгой ночи, растянувшейся на целых пять суток, их ослепил солнечный свет и заставил насторожиться металлический стрекот сверчков, невидимого и шумного войска, которое, казалось, поджидало их, притаившись у земли. Но они быстро и решительно зашагали вперед, и весь мир для обоих отныне свелся к линиям плана, запечатленного в памяти. Там, слева, меж двух живых изгородей из лавра, тянулась тропка, когда-то бывшая дорогой – в былые времена по дороге ездили машины, а теперь ее устилал ковер из папоротника и сухих листьев. Они двигались так, как ходят по зыбкому морскому дну водолазы, и старались, чтобы испуг птиц, встреченных по пути, был беззвучным, как у рыб.
Казалось, что их миссия – это не человеческое дело, а нечто, вплетенное в темную причуду природы. И даже в стрекоте сверчков им теперь слышался грохот огневой поддержки, которую осуществляла пехота союзников. Всё давным-давно было подготовлено, прочерчено, вымечтано. Рабочие с железными, как лемехи у плуга, руками прокопали эту глубокую тропку еще много лет назад, потому что кто-то во влажно-навозном сне вообразил, что именно по такому вот зеленому туннелю однажды пройдут два храбреца, чтобы убить Зверюгу.
Так они и дошли, недоступные солнцу и посторонним взглядам, до старой заброшенной мельницы, окруженной высокими кустами ежевики. Но колючие ветки мягко поглаживали их, словно были бархатными. Ветки казались союзниками. Все точно соответствовало плану. Два каменных круга – мельничные жернова, а на стене рука того, кто рисовал план, начертила окно – открытое, на нужном месте, со стеклами, по краям затянутыми пылью и паутиной. Это был лучший и самый неприметный из всех возможных наблюдательных пунктов. Неподалеку, великолепный и четкий, словно нарисованный той же рукой, что чертила план, стоял мост. Даже два охранника, дежурившие на концах моста, казалось, стремились повторить строгость линий, которыми они были обозначены на бумаге.
Читать дальше