Ольга Лукас - Рассказы к Новому году и Рождеству [антология]

Ничего, ровно ничего не знал Одинцов о своем отце, кроме одного — тот мечтал «построить такой самолет, чтобы полететь на нем в космос». Чертежи именно такого аппарата и лежали у Одинцова в портфеле — «самолета, который полетит в космос». То есть, конечно же, это был вовсе не «самолет», а космический корабль. Многоразовый. С большой полезной нагрузкой. До десяти членов экипажа. Огромные возможности по доставке груза на орбиту и с нее. Не одноразовые «Союзы», которые возвращаются на Землю в виде крохотной капсулы с тремя космонавтами. Настоящий космический корабль будущего. Он и впрямь выглядел как большой, массивный самолет и должен был стартовать на ракетах-ускорителях, а возвращаться как планер, приземляясь на взлетно-посадочную полосу. Эскиз этого аппарата Одинцов держал на рабочем столе в бюро, чтобы всегда видеть перед собой главную цель, а сотрудники не обращали внимания на рисунок с толстеньким самолетом, потому что Одинцов был известен и в своем отделе, и за его пределами множеством странных идей.

Остановившись неподалеку от крыльца, Одинцов пару минут смотрел в окна бюро — они медово светились в прозрачно-синих, с каждой минутой светлеющих сумерках. Кое-где на стеклах виднелись бумажные снежинки, которые наклеили работающие в КБ женщины, в меру сил и фантазии украшавшие к Новому году аскетичные комнаты. Такие снежинки еще в школе, помнится, вырезали. Одинцов всегда делал в форме лучистых звезд.

Он вздохнул и, понурившись, побрел к проходной. Даже не конструкторской карьеры было жаль, и, уж конечно, не своей проклятой гордости, от которой происходили если не все, то многие беды, — а вот этого проекта в портфеле, проекта, шансы которого на будущее таяли, как степной снег под огнем из сопел стартующей ракеты. А ведь отец (кем бы он ни был) наверняка гордился бы им, Одинцовым, если бы корабль, воплотившись в стальную громаду, отправился бы в космос — чтобы вернуться, и подняться снова, и снова вернуться, как мечтали во все времена те, кто грезил звездами…

С удивлением Одинцов обнаружил, что за время командировки его рабочее место превратилось в произведение искусства. Над столом — только над его столом, ни над чьим больше — парило несколько десятков бумажных звездочек. Именно звездочек, не снежинок. Затейливо вырезанные из белой бумаги, они свисали с потолка на тонких, почти незаметных белых нитях и, казалось, парили в невесомости, тихо поворачиваясь туда-сюда под сквозняком.

Сделано все это было тщательно и явно не за один день — сколько же звезд надо было вырезать, привязать и еще забраться на стол и на стремянку, чтобы приклеить нити к потолку. Очень любопытно: кто так расстарался? В бюро Одинцова не слишком-то любили. Его, наверное, вообще никто не любил, кроме матери. Прочие лишь терпели и уважали. За ум, за талант. А любить его, с таким-то характером, по-видимому, было не за что.

— Валентина Ивановна, это кто учудил? — спросил Одинцов у сотрудницы, работавшей в той же комнате и все про всех знавшей («А вы уже слышали, за кем наш директор приударил?»).

— Нравится? — довольно прищурилась женщина.

— Ну… красиво, — сдержанно согласился Одинцов. — Это кому ж пришло в голову под самый потолок лазить?

— А вот не скажу. Сам догадайся.

— Сам-сам, — пробормотал Одинцов, почему-то смутившись. — Мне откуда знать?

— А ты подумай.

Подумать, однако, Одинцову пришлось над другим: со стола пропал набросок проекта многоразового космического корабля. На месте наброска обнаружилась открытка (на ней мимо Спасской башни в звездное небо взмывала алая ракета): «С днем рождения и с Новым годом!» Открытке Одинцов удивился и обрадовался — правда, осторожно, не привык он к подобным сюрпризам. И куда все-таки задевался набросок? Кто-то случайно его уронил и выбросил, пока Одинцов был в командировке? А может, уронили как раз тогда, когда лазили звезды лепить? Вот удружили-то, ничего не скажешь.

— Ну, Паша, чего смурной сидишь? — спросила Валентина Ивановна. — Тебе тут из рабочего места прямо планетарий устроили, а тебе еще чего-то не нравится. Или думаешь, Сагарян тебя все-таки уволит? Да никуда он тебя не денет, помяни мое слово.

Одинцов копался в ящиках стола, искал рисунок. Да черт бы с ней, с этой бумажкой, рисунков и чертежей у Одинцова было множество, просто именно теперь пропажа казалась злополучным символом: все, слезай, приехал. Не видать тебе космических кораблей. Вместе с тем Одинцов раздумывал, кто же действительно мог быть автором звездного художества. Молодежи в КБ более чем хватало, романы были в порядке вещей, нередко заканчивались свадьбами — молодым инженерам искать девчонок где-то еще было некогда. А как иначе, когда ты то в бюро, то на полигоне, то на заводе: тут не до гуляний. Неженатые парни из одинцовского отдела обычно ухлестывали за яркой пышногрудой рыжей Наташкой из бухгалтерии по соседству. Наташка сама шила себе платья и пальто каких-то диковинных фасонов, и оттого чудилось в ней что-то сказочное, притягательное, будто в столичных конфетах, которые Одинцов в своем барачном детстве видел всего один раз и потом, по приезде в Москву, долго не мог привыкнуть к тому, что эти конфеты — на любых застольях, ешь не хочу. За Наташкой Одинцов тоже попытался было приволокнуться, но получил резкий отпор. «Ух, отойди от меня, Одинцов, у тебя глаза как у мертвяка, только глянешь — так мне сразу кажется, будто меня сглазили», — заявила ему Наташка, и с тех пор он старался не замечать ее. А на других девушек внимания не обращал. И было это вполне взаимно. Хотя… Кто там пытался заговорить с ним в коридоре перед самой командировкой, а он, после ругани с Сагаряном, только отмахнулся? Техник. Небольшая такая девчонка, светленькая, кожа как молоко. Женей, что ли, зовут. Точно — Женей. Надо будет у нее спросить, не она ли эти звезды расклеила.