Александр Житинский - Фигня

– Ну, если тебе так хочется, дорогая… – Перес обнял и поцеловал Исидору.

Максим вернулся в зал. О миллионном чеке Ивана говорить Пересу не стал.

Федор уже организовал столик, на котором стояли серебряные ведерки со льдом. Из ведерок высовывались серебряные горлышки шампанского. Кабаре было заполнено до отказа.

Максим уселся рядом с Федором, шепнул ему:

– Приказано напоить, потом взорвать.

– Неудобно. Сами пригласили… – проворчал Федор.

Вадим уже делал заказ официанту на всю компанию. Явно мелочился, выискивал закуски подешевле. Иван по праву виновника торжества сделал ему дружеское замечание:

– Да не жидись ты, капитан. Миллион в кармане.

– Антисемитизм мне неприятен, – сказал капитан.

– А что это такое? – спросил Иван.

– Ненависть к евреям, – объяснил капитан.

– С чего ты взял? – искренне удивился Иван.

На низкую эстраду вышел конферансье во фраке и объявил по-французски:

– Выступает несравненная донья Исидора!

Исидора появилась под звуки гитар мексиканско-питерского трио. Была она в парчовом, облегающем тело длинном платье с вырезом до крестца на спине, перечеркнутой прозрачной ленточкой от лифчика, в длинных перчатках и в туфлях на высоких каблуках.

Донья мягко, по-кошачьи двигалась по сцене и пела что-то испанское. Впрочем, пение не было козырем доньи, и она это знала. Так же, как и танец. Спев совсем немного, Исидора принялась стягивать с руки левую перчатку. Начиналась коронка доньи – стриптиз.

Медленно-медленно, как старая змеиная кожа, перчатка покидала руку Исидоры, обнажая великолепной формы руку – чувственную до такой степени, до какой может быть чувственна простая женская рука.

– Если у нее рука такая… – не закончил фразу Вадим.

– Там все в порядке, знай наших! – воскликнул Федор.

Перчатка упала на пол под рев зала.

За ней последовала вторая.

На снятие перчаток ушло минут пятнадцать. Донья приступила к платью.

Она обернулась спиною к залу и, покачивая бедрами, нашла в самом низу выреза хвостик молнии. Исидора потянула за хвостик так медленно, что одного из пуэрториканцев за столиком в зале хватил сексуальный удар. Его унесли.

Молния расстегнулась на три сантиметра, начав обнажать кружевные черные трусики доньи.

Едва Иван увидел их край, он повернул стул так, чтобы сидеть спиной к эстраде. Он не любил стриптиз. Точнее, никогда не видел, а увидев, невзлюбил.

Донья продолжала сладострастно продвигать молнию все ниже и ниже, медленно показывая трусики. Неизвестно, что было лучше и дороже – парчовое платье или кружевные трусики.

Публика выла от восторга.

Вадим нахмурился, он едва сдерживал то, что в народе называют оргазм.

Ольга была вполне индифферентна, пила шампанское. Мафиози Максим и Федор вели себе спокойнее Вадима, но тоже не без чувства.

Наконец под звуки гитар молния благополучно доехала почти до конца подола, и Исидора вышла из своего платья, как Афродита из пены. Переступила его туфельками и оставила искрящимся холмиком на эстраде, а сама предстала перед публикой в трусиках и полупрозрачном лифчике, умело показывающем основные достоинства груди. Грудь была небольшая, острая, с гигантскими сосками, торчащими из-под лифчика, как гвозди.

Иван зевнул в пространство. Ему надоело наблюдать темнокожие физиономии с устремленными на донью горящими глазами.

– Скоро она кончит? – спросил он.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Вадим, бледнея еще больше.

Донья принялась за лифчик и расправилась с ним на удивление быстро, минут за пять. Мексиканское трио наконец раскочегарилось. Гитары бренчали резво и стройно, любо-дорого.

Когда лифчик обвалился на пол, донья издала под музыку нечто, похожее на хриплое рычание, и Вадим этого не выдержал. Извинившись, он ушел в туалет. Его покачивало.

Здешние зрители были крепче. Они требовали главного и знали, что им это дадут.

Но тут донья наконец заметила, что один из мужчин в зале сидит к ней спиной. Профессиональное самолюбие доньи было задето. Изгибаясь всем телом и пританцовывая, она начала движение с эстрады в зал, к столику, где сидела русская компания.

Пытавшийся вернуться из туалета Вадим заметил, что донья подходит к его друзьям, и поспешно ретировался обратно.

А донья, обойдя столик, остановилась напротив Ивана и начала работу с трусиками. Ее соски были направлены на лейтенанта, как дула пистолетов Макарова.

Иван не знал, куда спрятать глаза.