Александр Житинский - Фигня (сборник)

– Малаец вам это объявил? Каким образом? Ведь он немой, – удивился Иннокентий, просыпаясь по-настоящему.

– Вот бумага, на которой он все это написал, – камердинер протянул ему лист.

Иннокентий удивленно повертел его в руках.

– Однако, он правильно пишет по-русски… Так Венедикт, вы говорите, болен?

– Да, очень болен – и видеть его нельзя.

Иннокентий встал, подозрительно взглянул на камердинера – знает ли он о том, что произошло в саду ночью?

– За врачом не посылали?

– Нет, малаец не позволил.

– Он это тоже написал?

– Так точно, барин.

Иннокеннтий помолчал.

– Ну, что ж… Распорядись, – сказал он.

Николай удалился.

Иннокентий направился в спальню. Жена уже не спала, но лежала в постели. Супруги обменялись долгим, значительным взглядом.

– Его уже нет? – спросила она.

Иннокентий вздрогнул.

– Как… нет? Ты разве…

– Он уехал? – продолжила она.

У Иннокентия отлегло от сердца.

– Нет еще. Но он уезжает сегодня.

– И я его больше никогда-никогда не увижу?! – просияла она.

– Никогда.

Валерия вскочила с постели и бросилась в объятия мужа. Она поцеловала его.

– И те сны не повторятся?

– Нет, – улыбнулся он.

Она, танцуя, сделала круг по комнате. Потом остановилась, протянула обе руки к мужу.

– И мы не будем никогда говорить о нем, никогда, слышишь, мой милый? И я из комнаты не выйду, пока он не уедет. Да, постой!…

Она бросилась к зеркальному трюмо и, порывшись в ящичке, вынула из него жемчужное ожерелье, подаренное ей Венедиктом, и протянула его мужу.

– Возьми эту вещь и брось немедля в самый глубокий колодец!

Он принял ожерелье.

– А теперь обними меня – я твоя Валерия – и не приходи ко мне, пока… тот не уедет…

При последних словах какая-то болезненная усмешка исказила ее лицо.

Иннокентий обнял ее и вышел из дома с ожерельем в руках. Возле дома уже были заметны сборы. Дворовые люди носили в автомобиль ковры и сундуки. Шофер Георгий копался во внутренностях авто, готовя его к поездке.

Иннокентий пошел вглубь сада, прошел мимо заброшенного пруда и оказался возле хозяйственных построек за садом. Здесь был простой колодец с воротом. Он подошел к нему, заглянул – глубоко внизу блеснуло зеркало воды – и, взвесив на руке ожерелье, бросил его в колодец.

Из колодца показалось облачко зеленоватого дыма. Иннокентий отшатнулся от колодца, пошел прочь.

Неотразимое чувство влекло его посмотреть, что же сейчас происходит в павильоне. На этот раз он подкрался к нему сзади. Сюда выходило высокое круглое окно. Иннокентий сделал подставку из валявшегося здесь небольшого обрубка бревна и, забравшись на него, заглянул в окошко.

Венедикт уже не лежал на ковре. Одетый в дорожное восточное платье, он сидел в кресле, но казался трупом, так же как в первое посещение Иннокентия. Окаменелая голова завалилась на спинку кресла, и протянутые, плашмя положенные руки неподвижно желтели на коленях. Грудь не поднималась.

Около кресла, на полу, усеянном засохшими травами, стояло несколько плоских чашек с темной жидкостью. Вокруг каждой чашки свернулась, изредка сверкая золотыми глазками, небольшая змейка медного цвета; а прямо перед Венедиктом, в двух шагах от него, возвышалась длинная фигура малайца, облаченного в парчовую пеструю хламиду, подпоясанную хвостом тигра, с высокой шляпой в виде рогатой тиары на голове. Но он не был неподвижен; он то благоговейно кланялся и словно молился, то опять выпрямлялся во весь рост, становился даже на цыпочки; то мерно и широко разводил руками, то настойчиво двигал ими в направлении Венедикта и, казалось, грозил или повелевал, хмурил брови и топал ногою.

Все эти движения, видимо, стоили ему большого труда, причиняли даже страдания. Он дышал тяжело, пот лил с его лица. Вдруг он замер на месте и, набрав в грудь воздуха, наморщивши лоб, напряг и потянул к себе свои сжатые руки, точно он вожжи в них держал… и, к неописуемому ужасу Иннокентия, голова Венедикта медленно отделилась от спинки кресла и потянулась вслед за руками малайца…

Малаец отпустил их – и голова Венедикта опять тяжело откинулась назад; малаец повторил свои движения – и послушная голова повторила их за ними.

Темная жидкость в чашках закипела, а сами чашки зазвенели тонким звоном, и медные змейки волнообразно зашевелились вокруг каждой из них.

Тогда малаец сделал шаг вперед и, высоко подняв брови и страшно выпучив глаза, качнул головой на Венедикта… и веки мертвеца затрепетали, неровно расклеились, и из под них показались тусклые, как свинец, зрачки.