Игорь Зотов - Аут. Роман воспитания

– Мы так и подумали. Сами купили, за забором… – говорит Хосе-Мария, ногой подталкивает пакетик к себе, кладет в карман джинсов.

– А где Тана?

– За жратвой пошла. Садись, – Хосе-Мария придвигается к стенке, высвобождая мне место на матраце.

– Правда, что Джошуа стихи пишет?

– Писал. Для меня. Вот послушай.

Хосе-Мария настраивает гитару, докуривает сигарету и начинает петь что-то заунывное. Слов я не разбираю, то ли это опять по-испански, то ли я не все понимаю. Припев понимаю:

On the road, on the road…

– Ненавижу битников, и хиппи ненавижу!.. – раздается голос Питера с кухни. – Засранцы. Депрессивные засранцы. Все засранцы гребаные! Ненавижу.

Хосе-Мария усмехается, поет дальше. Герхард постукивает бутылками.

– Хватит стучать, – опять встревает Питер, – открой пиво. Или нет, дай виски.

Герхард берет одной рукой бутылку виски, протягивает ее в кухню. Питер отхлебывает из горлышка, откидывается к стене, закрывает глаза:

– О мой Бог, и так каждый день, с утра до ночи! – восклицает он.

– О, ту Lord! My sweet Lord! – перебивает сам себя Хосе-Мария и начинает петь про бога.

Я где-то слышал эту песню. Потом я спрашиваю:

– А там мужик в фашистской форме онанирует, я видел в окно.

– Это Ганс, – говорит Герхард. – Он тут уже лет двадцать, совсем не в себе со своим гребаным фашизмом. Он теперь в форме ходит, на толкучке купил… Или украл… Задолбал. Точно вам говорю: достанет он пистолет и пойдет шмалять!

Тут дверь отворяется и входит негр, Чумовой Жинито, я его сразу узнал. У него задница такая круглая, откляченная, а в руке пакет, в нем два барабана.

– Веселитесь? – спрашивает, как будто сам не видит.

– А, Чумовой Жинито! – кричит пьяный Питер. – Только тебя не хватало. Про тебя Ганс опять спрашивал: только и ждет, как размозжить твою негритянскую башку! Ха _ха _ха _ха!

– Передайте ему, что его уши отлично украсят мою спальню!

Хохот, веселье.

Жинито ставит барабаны на пол, берет бутылку виски, пьет. Снимает мокрую куртку, расстегивает рубашку – по груди, от самой шеи вниз уходит толстый рубец. Садится, ставит барабаны между ног, начинает стучать. Стучит он классно! Кажется, будто поезд разгоняется по рельсам, разгоняется, мчится, у-у-у!..

Хосе-Мария, конечно, подыгрывает, а Чумовой Жинито еще и бубнит что-то хрипло на непонятном языке.

На меня он никакого внимания вообще не обратил, да он меня и не знает: я за ним из окна наблюдал, когда он приезжал к своим типа родителям.

Меня и тогда его задница поразила, круглая, торчала как вызов тощим датским задам. Он и несет ее, как корону! Очень хочется ему хорошего пинка дать. Со всего размаха.

И вдруг – шрам. Задница веселая, как у клоуна, а шрам – как из фильма ужасов.

Но стучит как бог. Как бог стучит, я вам говорю. Потом он скручивает цигарку с травкой и опять стучит, дымит и стучит. И кажется, он так может стучать целую вечность. У меня мысли уже путаются от его барабанов, я задыхаться начинаю.

И я подумал, что мне лучше уйти. Домой спать. Но вспомнил отца. Представил, как тот звонит матери, орет, что она меня развратила, что я – полный идиот, что пропал… Не пойду.

Вошла Тана, поставила зонт в угол, стала вынимать еду из пакета: кусок сыра, упаковка булочек, большой пакет чипсов. С паприкой.

– Задолбал дождь, – сказал Герхард. – Задолбал. Тана, дай зонт, завтра верну.

Та-та-ту-ту-ту-ту-ту-та-ту-тум! – стучит Чумовой Жинито, глаза закрыты, шрам набух. Он, верно, и во сне может стучать.

– Я тоже пошел, – сказал Хосе-Мария. – Гитару оставлю. Дождь кончится, в бар приходите. Питер, Жинито, идете?

Та-та-ту-ту-ту-ту-ту-та-ту-тум! – ответ Жинито.

Питер пошевелился в углу. Открыл глаза, вернее, один – правый, а его левый, на обожженной половине лица, как будто и не закрывается вообще. Глотнул виски. Поднялся, взял скрипку. Сделал шаг, но пошатнулся и рухнул лицом вниз – скрипка об пол, звякнули струны. Хосе-Мария и Герхард принялись его поднимать.

Та-та-ту-ту-ту-ту-ту-та-ту-тум!

– фу-у-у… – выдохнул Герхард. – Опять тащить. Хватит стучать, ублюдок!

Та-та-ту-ту-ту-ту-ту-та-ту-тум!

– Как ты сказал? – мычит пьяный Питер. – Как ты сказал? Как?! Как?! Как?!

– Пойдем, пойдем, – Хосе-Мария успокаивал приятеля.

Питер встал, ногой отбросил скрипку.

– Ну, пойдем, вене-су-эльс-с-ская с-ко-ти-на, – сказал. – Ненавижу! Всех! Всех!

Та-та-ту-ту-ту-ту-ту-та-ту-тум!

Они вышли на крыльцо, попытались пройти по доскам, но не удержались, рухнули в воду. Сперва громкая ругань, потом хохот.