– Помню, конечно, помню. Того «Сергея», хотя на самом деле он не Сергей вовсе, а Славик Сокут, по кличке Никель… Так вот: его через год, кажется, арестовали за грабеж и – вы не поверите – за изнасилование! К расстрелу приговорили. У меня же кликуха была – Махно, по созвучию, что ли, с фамилией. А его Никелем прозвали… за глупость, блестящие побрякушки очень любил. Мы в одном дворе росли на улице Красивой – это только название, а на деле – дрянь-район, грязный, пыльный, безобразный. Рядом железнодорожная ветка проходит, вот у нее-то мы под шумок и пограбливали прохожих, да и насиловали, чего ж греха таить! Не знаю, расстреляли или нет, я тогда сразу вещички собрал и в Москву подался. Рассудил, что рановато жизнь-то губить молодую на этакие пустяки. А мог и я залететь… Да что – от тюрьмы да от сумы не зарекайся…
Да он и не зарекался.
Кстати, единственная «беллетристика» в новой книге Гранатова – это факт его личного знакомства с Алексеем Светозаровым, когда тот приходил в штаб-квартиру его партии. Знакомства как такового не было по той простой причине, что Алексей на Фрунзенскую набережную никогда не приходил. Этот вымысел Вениамин почерпнул как раз из моей книжки и, в частности, из рассказа Рогова «Лужа». Ему польстило, конечно же, внимание к своей персоне. К тому же он хорошо знал некоторых героев моей книги, даже принимал решающее участие в их судьбах. Все это побудило его взяться за книгу об Африке, которую он давно хотел написать.
– Я все пытался разобраться в Африке, а она все ускользала, ускользала от понимания… Но вот решил, что больше тянуть нельзя, – забуду свои ощущения. Я же пишу только то, что пережил лично, ничего не выдумываю, да и вам не советую. Жизнь сама – лучший романист. А все эти ваши романы, они же давно и безнадежно устарели и никому не нужны, как какой-нибудь нелепый венок сонетов. Писать сегодня можно только так. В жизни все нестабильно, что бы там ни твердили нам в газетах и телевизорах. Жизнь – это конфликт, один сплошной конфликт. Покоя не будет. Не будет никогда. Я это давно понял и всегда воспринимал мир именно таким, и всегда буду говорить о нем, базлать, кричать, вопить… Остальное для меня вторично. Пускай лучше люди фанатеют от Че Гевары, чем от кока-колы или другой какой-нибудь дряни. А вот он может вдохновить на что-нибудь стоящее. Люди тешат себя иллюзией, что у них есть какая-то стабильность, а ее нет и в помине. Ее нет даже в элементарном продолжении рода. Ведь дети никогда не похожи на своих родителей и не являются их логическим продолжением. Как этот ваш, Алексей, кажется?
Ну да, ну да.
Вот и я, «берясь то за меч, то за перо», как сказал бы Камоэнс… Он тоже бывал в этих местах. Стрелял, любил, тонул.
Кто-то ласково тормошит меня за плечо. Быстрый сон – я лежу на скамейке Вашингтон-сквер, счастливый под июньским нью-йоркским небом – исчезает, как сигаретный дымок. Открываю глаза – стюардесса: «Пристегните ремни». Шум двигателей возвращает меня в реальность – я в самолете, он снижается, он садится в Претории. Здесь начинается моя первая война. Начинается буднично – гулом самолетных двигателей.
Сели, зарулили, остановились. Гляжу в иллюминатор – тоже буднично: здание аэропорта, техники в комбинезонах, машины, и ни одного репортера! Никто не встречает Веньямина, будущего героя-освободителя, доброго доктора Айболита, прилетевшего лечить соседнюю страну от коммунистической заразы.
Что, впрочем, и хорошо – вид у меня наверняка усталый, веки набухли от недосыпа, от долгого полета на десятикилометровой высоте. Герой и должен выглядеть усталым, нездешним. Но все же не такой усталостью: не мятые рубашка и брюки, а укоренившийся загар, ссадины на лице, рука на перевязи, бинты, сочащиеся раны. Как в советской песенке про Щорса, чтоб «след кровавый» стелился по сырой траве…
Плюс– и это номер один в моей «командировке» – я почти забыл свою Полину, свою белую женщину. Само воспоминание о ней здесь, в роскоши синего неба и буйной зелени – дико. Теперь я понимаю, что такое мы для них там – в Америке и Европе. Мы для них – «белая немочь», и это правда. Скорее бы слиться с африканским буйством, загореть до полной неузнаваемости, до полного экстаза. Так загореть, чтобы все, включая яйца, стало жаркого цвета, чтобы темный от пороха и пота приклад «калаша» был прямым продолжением темных запястий. А белая женщина – что белая женщина? Отсюда она видится белым червем, случайно вползшим в кроваво-красные африканские сновидения.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу