Дорис Лессинг - Марта Квест

А Марта тем временем прощалась со своим детством. Она побывала у муравьиной кучи, возле которой опускалась на колени, когда на нее находил «религиозный экстаз»; пробралась сквозь густой кустарник к кварцевой жиле, где из-под земли бил чистый холодный ключ и где она не раз лежала, раздумывая о том, что далеко отсюда, за сотни миль, этот ручеек впадает в море; прошлась по деревне, где она потихоньку от матери играла с чернокожими ребятишками. В последний раз посидела она под большим деревом — но это ни к чему не привело: видно, детство сказало ей «прости» и уже ничто не трогало ее, как прежде.

На следующий день она отправилась в город с мистером Макферлайном, который пытался произвести на нее впечатление рассказом о том, как его только что избрали членом парламента от одного из городских округов, но в ответ на все свои старания услышал лишь несколько вежливых фраз, произнесенных с отсутствующим видом. Марта повидалась с мистером Коэном, дядей Джосса, получила место секретаря в конторе и еще до наступления ночи подыскала себе комнату. Родители ждали ее домой. Но она послала им телеграмму с просьбой прислать ей книги и вещи. «Не волнуйтесь, все хорошо», — гласила телеграмма.

И вот дверь наконец закрылась — позади осталась ферма и девочка, выросшая на ней. Теперь это уже не имело к Марте никакого отношения. Все кончено. Прошлое можно забыть.

Она стала новым человеком, и необыкновенная, чудесная, совсем новая жизнь открывалась перед ней.

Контора «Робинсон, Дэниел и Коэн» была втиснута в маленькое помещение на верхнем этаже одного из домов на Фаундерс-стрит — проспекте, отделявшем ту часть города, которая была построена в последнем десятилетии XIX века, от центра с его современными зданиями. Из окон, если смотреть влево, открывался вид на низкие жестяные крыши и покосившиеся домишки, где находились теперь лавки для кафров и для индейцев и трущобы квартала, населенного цветными. Справа, сверкая зеркальными стеклами окон, высились белые здания, а в самом конце улицы стоял особняк из бурого камня с множеством колонн и балконов — так называемый «Отель Макграта». Старожилы помнили, сколько было ликования, когда его строили; это же было торжество прогресса — первый современный отель в колонии! Фаундерс-стрит была узкая грязная улочка, и, хотя она получила свое название в память тех отважных людей, которые, проскакав через вельд, водрузили здесь английское знамя, не задумываясь над тем, какие это может иметь последствия для них самих или для кого-нибудь еще, — сейчас, со своими сомнительными меблированными комнатами и убогими лавчонками, она полностью отражала дух и интересы нынешних ее обитателей. Тем же духом веяло и от здания, где предстояло работать Марте. Нижний этаж его занимала крупная фирма оптовой торговли; когда вы поднимались по центральной железной лестнице, вившейся спиралью и похожей на огромный штопор, под вами расстилались настоящие соты из маленьких клетушек, и в каждой — человек без пиджака, чуть не погребенный под грудами бумаг, или девушка, стучащая на машинке; в глубине помещения тянулся узкой лентой прилавок, на котором были разложены «образцы». С каким облегчением взгляд романтика, скользнув по безликим клеркам в клетушках, обращался к этому прилавку, где лежало пять-шесть пестрых одеял и с десяток «штук» материи, безусловно непригодных для применения, но, по-видимому, необходимых хозяину фирмы, брату «верхнего» мистера Коэна и двоюродному брату мистера Коэна из лавчонки для кафров, как напоминание о том, что в мире существуют машины, текстильное производство и тысячи прочих удивительных вещей, которые он продавал через посредство своей фирмы при помощи этих кусочков бумаги. Быть может, мистер Коэн, тоже наживший себе состояние в лавчонке для цветных на этой же самой улице, но на другом ее конце, с сожалением думал о тех днях, когда продавал бусы, велосипеды и ткани, а потому среди столов своих клерков и ящичков с картотеками и воздвиг этот прилавок, который напоминал ему о той поре его жизни, когда он торговал самолично, — ведь только так, по его мнению, и следует торговать. На этом прилавке лежали большие раскрашенные фотографии портов всего мира, пароходов и паровозов. Казалось, никто, кроме самого старика Сэмюела Коэна, никогда не подходил к этому прилавку — тот, кто поднимался по винтовой лестнице, видел, как он перекладывает там одеяла и меняет местами фотографии.