Дорис Лессинг - Марта Квест

Всякий раз, когда Марта вспоминала эти свои слова, которые как будто только ждали подходящего случая, чтобы тотчас всплыть из недр ее сознания, ей становилось не по себе и она чувствовала себя очень виноватой. В глубине души она невольно думала: «Он хочет быть больным, ему нравится быть больным — теперь у него есть, по крайней мере, оправдание тому, что он ничего не достиг в жизни».

Больше того: в своих сокровенных мыслях она во всем винила мать.

Вся эта история с болезнью мистера Квеста породила столь неприязненные чувства между матерью и дочерью, что обе, как правило, старались не касаться щекотливой темы. Вот и теперь миссис Квест поспешно сказала, отходя от окна:

— Зачем ты расстраиваешь отца, он из-за тебя волнуется.

Голос у миссис Квест был низкий, тягучий.

— Ты хочешь сказать, что это ты волнуешься из-за меня, — холодно промолвила Марта, невольно переходя на шепот и бросая быстрый взгляд на отца. — Он даже не замечает, что мы здесь, — продолжала она. — Он целыми годами не видит нас…

Марта с удивлением заметила, что голос у нее дрожит и на глаза наворачиваются слезы. А мистер Квест поспешно вышел из комнаты, убеждая себя, что его жена и дочь вовсе не ссорятся. И как только он вышел, миссис Квест сказала своим обычным голосом:

— Одни только неприятности из-за тебя. А тебе и горя мало. Соришь деньгами, и…

Но Марта быстро пресекла эти излияния — выскочила из комнаты и убежала к себе. Дверь в ее комнату не запиралась и даже не прикрывалась как следует из-за сильного перекоса. Она была сколочена из досок туземцем плотником и за время дождей настолько покоробилась, что теперь скрипела и скребла пол, когда ее силой пытались втолкнуть в разбухшие, влажные от сырости косяки. Но хотя дверь не запиралась, она бывала иногда, так сказать, условно заперта, и сейчас был именно такой момент. Марта знала, что мать не войдет к ней. Она села на край постели и разрыдалась от злости.

Комната Марты была самой приятной в доме: большая, квадратная, свежевыбеленная и не слишком заставленная мебелью. Стены упирались прямо в крышу, которая покато опускалась от центральной балки, мягко поблескивая тростником, принявшим с годами серовато-золотистый оттенок. В комнате было широкое и низкое окно, выходившее прямо на лесистый склон, за которым виднелось огромное красноватое поле, за ним — холм, поросший молодым ровным кустарником (он казался подстриженным, хотя его никогда не обрезали для топки, как большинство деревьев на ферме), а позади этого холма высилась гора Джейкобс-Бург. Вся панорама была сейчас освещена закатом. Солнце садилось; птицы пели гимн уходящему дню, а кузнечики уже возвещали приближение ночи. Марта почувствовала усталость и прилегла на свою низкую железную кровать — кочковатый матрац и подушки уже давно слежались, и от ее тела образовалась уютная вмятина. Марта смотрела мимо ставших оранжевыми занавесок на небо, расцвеченное невероятно яркими красками. Она думала о предстоящей длительной борьбе, знала, чего это будет ей стоить, и сомневалась, выдержит ли. Она говорила себе: «Не сдамся, не сдамся…» Хотя, если бы ее спросили, против чего же она собирается бороться, она не смогла бы ответить.

И все-таки битва за одежду началась. Она растянулась на несколько месяцев; дело дошло до того, что бедный мистер Квест со стоном выходил из комнаты всякий раз, как всплывала эта тема, а всплывала она постоянно, поскольку служила для обеих женщин как бы отдушиной в той молчаливой борьбе, которую они вели друг с другом и которая не имела ничего общего ни с одеждой, ни даже с «благовоспитанностью».

Мистер Квест считал себя человеком миролюбивым. Он был высокий, стройный, темноволосый, говорил и двигался медленно; при этом был красив — он и по сей день нравился женщинам, которые охотно отвечали на бессознательно зовущий и плотоядный взгляд его красивых темных глаз. В этом взгляде было что-то от повесы; в те минуты, когда мистер Квест слегка флиртовал с миссис ван Ренсберг, он оживлялся, между тем как миссис Квест становилось не по себе, а Марта вдруг грустнела, видя своего отца таким, каким он, вероятно, был в дни своей молодости. Но обычно его красивое лицо казалось заурядным и даже маловыразительным — кроме тех случаев, когда мистер Квест бывал в ударе. Однако такие минуты выпадали очень редко, ибо если он и был повесой, то сам этого не подозревал.

Когда миссис Квест шутливо говорила, хотя в голосе ее и чувствовалось замешательство: «Бедняжка миссис ван Ренсберг так раскраснелась сегодня — ты совсем вскружил ей голову», — мистер Квест раздраженно парировал: «Вскружил ей голову? Что ты хочешь этим сказать? Я разговаривал с ней только из приличия». И он действительно был убежден в этом.