Эмиль Брагинский - Тихие омуты

Доктор Каштанов поморщился:

– В моем фонде сидят жулики!

– Это ты их развел! – съязвила жена. – Ты мягкотелый!..

Жена наступила на больное место, и потому Антон Михайлович тотчас раздраженно отозвался:

– Я не гожусь для этого. В бухгалтерии ничего не смыслю... Прикрываясь моим именем, они воруют и воруют.

– Сейчас все воруют! – Полина Сергеевна преображалась на глазах. – Но страна большая и хватит надолго.

– Ты не устала мной руководить? – понуро спросил Антон Михайлович.

– Вот ты от меня и отдохнешь ровно двадцать шесть дней! А я за это время сделаю евроремонт, поэтому нашу кредитную карту оставляю себе.

Полина Сергеевна полюбовалась на свое изображение в зеркале и осталась довольна проделанной работой. Из зеркала на нее смотрела холеная, красивая, современная особа, которая выглядела совсем не на сорок пять, как на самом деле, а, по крайней мере, на десять лет моложе. Она достала из сумочки толстую записную книжку, которая на современном, то есть полурусском языке называлась «органайзер», и направилась в кабинет мужа.

– Вот твое расписание до отъезда. Значит, после фонда в одиннадцать у тебя делегация медиков из штата Айова; в двенадцать придет Шелатуркин, он баллотируется в Думу, может пригодиться, если пройдет, а у него грыжа.

– Думаешь, грыжа ему помешает? – желчно спросил Каштанов.

– Не остри! – отмахнулась Полина Сергеевна и продолжала командовать: – В тринадцать сорок пять открытие бутика фирмы кожаных изделий «Аманти».

– А я-то при чем?

– Высокопоставленным гостям будут раздавать подарки. Возьмешь для меня портфель, коричневый не бери, обязательно серый, это элегантней; в пятнадцать тридцать заскочи в бельгийское посольство, там прием по поводу отъезда культурного советника.

– На кой черт он мне сдался, если уезжает!

– Не будь циником! И, наконец, в семнадцать открытие птицефабрики!

– А там чем брать? Петухами или яйцами? – И Каштанов иронически пропел: – Ку-ка-реку!

Полине Сергеевне уже пора было на работу, и она торопливо и привычно чмокнула мужа в щеку.

– Ты невозможен. Да, пиджак висит на кресле, я его отгладила и прикрепила на лацкан лауреатскую медаль.

– Пожалуй, мне действительно пора совершить хоть какой-нибудь лауреатский поступок!.. – задумчиво протянул Каштанов. – Все-таки, как ты меня обозвала?

Доктора самого раздражало, что он так на этом зациклился, ибо в сущности дело было не только в этом. Но жена не слышала, она уже ушла.

Полина Сергеевна замечательно вписалась в эпоху перемен, сотрясавших страну. Она создала процветающую туристическую фирму, отправляющую людей отдыхать за рубеж. Это придавало Полине Сергеевне, женщине с характером майора, дополнительную властность и независимость. Каштанов посмотрел в окно, – шикарная жена уселась в новенькую «Фелицию» и отчалила от дома. Антон Михайлович задумался.

Конечно, если бы по нашему сюжету стали снимать так называемый художественный фильм, то режиссер здесь стал бы в тупик. Ибо как в кино передать рваные, наступающие друг на друга, лихорадочно сменяющиеся, разнообразные, не поддающиеся логике, обрывочные мысли? Наверное, внешне это выглядело бы так: герой походил бы по кабинету, приблизился к фотографии первой жены, посмотрел на нее. Потом он подошел бы к пианино, открыл крышку и стал играть нежную печальную мелодию Микаэла Таривердиева или Андрея Петрова. Кинокамера провела бы панораму с грустного, задумчивого лица Антона Михайловича по фотографиям, словно выхватывая сцены из прежней жизни доктора. Возможно, прозвучал бы внутренний монолог героя, который авторы написали бы, а исполнитель попытался передать наиболее достоверно.

Между тем думать Каштанову было о чем. Внешне его существование выглядело более чем успешным и счастливым. Хирург, известный всей России, директор Хирургического центра, член Академии медицинских наук, доктор медицины, профессор, лауреат Государственной премии, заслуженный деятель науки, член нескольких зарубежных академий, президент благотворительного фонда и, как говорится, прочая, прочая. Но в душе у нашего баловня судьбы был разлад и неразбериха. Большая часть дел, которыми он занимался, была ему неинтересна и, более того, неприятна. Он скучал на тусовках, считая их просто убийством времени. Он не любил вникать в финансовые бумаги и часто ставил свою подпись, не углубляясь в суть дела. Он ненавидел заседания, которые, как правило, оборачивались пустой говорильней. Он не выносил, когда к нему как к директору приставали с хозяйственными заботами, и старался отделаться.