Доминик Менар - Небо лошадей

— Я не должен был так долго пользоваться чьим-то зрением, — сказал он устало. — Я не должен был так долго пытаться воспроизвести мир таким, каким он был раньше. И еще хуже было пользоваться для этого вами, Лена, потому что мне казалось, что вы видите вещи такими, какими они казались мне раньше.

Я молчала, держа в руках картину, которую он попросил меня найти, и не осмеливалась протянуть ему ее. Повисла тягучая тишина. Наконец я произнесла совсем тихо:

— И что теперь, Кармин? — и я не знала, что хотела спросить: хотел бы он продолжить наше занятие, или немного отдохнуть, или что он думал делать дальше?

— Теперь я прислушиваюсь только к голосу внутри меня, который говорит мне, какой мир на самом деле сейчас, — ответил он.

Я на минуту закрыла глаза. Он больше не сказал ни слова, но я знала, о чем он думал, из какого мрака, из какой ночи происходила его интуиция, его мрачное и безошибочное знание. Он повернул ко мне свое лицо и едва заметно улыбнулся.

— Рисунок, который я сделал для Мелиха в тот день, вы помните, когда он так волновался за вас, — продолжал он. — Зеленая мышка. Он стал самым первым из всех, которые я буду рисовать отныне. Я совсем не хотел рисовать мышь, я просто хотел его развеселить. И случайно не разобрал этикетку. Но случайностей не бывает, вы же знаете.

Я подумала о рисунке, лежащем на полу, об этом белом листке, который я приняла за письмо Мелиха: было ли это все-таки послание, которое предназначалось мне, несмотря ни на что? Кармин вздохнул, и я поняла наконец это чувство облегчения на его лице, эту ясную радость и одновременно ощущение потери, эту безмерную печаль. Он протянул руку за картиной, которую просил найти, но я не двинулась, и, когда его рука, помедлив, вернулась обратно, я прошептала:

— Мелиха здесь больше нет. Адем увез его. И даже не хочет сказать мне куда.

Кармин слегка наклонился и снова протянул руку, на этот раз чтобы погладить меня по щеке. Однако у него не был удивленный вид, и я спросила себя, знал ли он об этом раньше. Прежде чем я успела спросить, он произнес:

— Они заходили, прежде чем уехать. Мелих хотел попрощаться со мной и особенно с Жозефом.

Я посмотрела на собаку, все так же лежащую под окном и устроившую морду на лапах, и та лениво завиляла хвостом.

— Они не сказали вам, куда направляются? — прошептала я.

— Нет, конечно, нет. И вы действительно не знаете, где может быть малыш?

Я так долго не отвечала, что он мягко добавил:

— Он вернется, Лена. Он скоро вернется. Через несколько дней. Так сказал Адем.

— Да, — неуверенно ответила я.

Я протянула ему картину, осторожно прислонив ее к его коленям, но на этот раз он не взял ее — помедлив, он пожал плечами и мягко оттолкнул ее.

— Мы можем остановиться на этом, — сказал он. — Я написал остальные совсем недавно, я еще хорошо их помню. Да, остановимся здесь.

Потом он глубоко вздохнул, сложил ладони вместе и продолжил:

— На кухне есть сумки. Большие тряпочные сумки. Вам наверняка придется ходить много раз…

Я начала запихивать картины в сумку, начав с самых старых, стоявших в коридоре, я не смотрела на них, иначе я бы не смогла все это сделать. Сумки стояли у входа, каждая завязанная на узел, но прежде, чем закончить, я осмелилась спросить:

— Я хочу оставить себе одну картину, Кармин, пожалуйста. Только одну.

Сомнение отразилось на его лице, потом он покачал головой, и я продолжила:

— Есть какая-нибудь из них, которую вы бы хотели оставить у меня?

— Нет, — сказал, натянуто засмеявшись. — Вы можете выбрать какую захотите.

Я посмотрела на полотна, все еще раскиданные по полу, уже зная, какую хочу. Это была та, у пруда, самая первая, с движущейся водой и странным светлым следом на берегу. Но когда я нашла ее среди других оставшихся, то с удивлением обнаружила, что Кармин переделал ее, — теперь белый след напоминал силуэт, у которого даже можно было различить лицо, узкое и бледное, словно тень. Минуту я стояла, онемев, глядя холст и узнавая как никогда черты этого лица.

— Вы хотите узнать, какую я выбрала? — спросила я, наконец.

Он покачал головой. Теперь он улыбался, и я поняла, что он знает. Наверное, он знал, что все так кончится, наверное, эта картина предназначалась мне с того самого момента, когда он снова взял кисть и написал глаза и рот на этом размытом пятне. Его подарком мне была эта ямочка на левой щеке, он всегда чувствовал ее, слегка касаясь моего лица, по ней он догадался, что речь здесь идет о семейном сходстве.