Эмиль Брагинский - Парижское безумство, или Добиньи

Однако француженка пересекла огромный двор.

– Посмотрите направо, – посоветовал Антон шефу, – там Триумфальная арка.

Ответ последовал немедленно:

– Плевал я на арку! Куда она идет, моя женщина?

– Догнать и спросить? – пряча издевку, спросил охранник, он же переводчик.

– Все-таки ты идиот!

Француженка вышла на набережную Сены, перешла на противоположный берег. Мужчины тоже воспользовались наличием моста.

– Все ясно! – сказал Антон. – Она идет в музей Д’Орсэ.

– Такой тоже есть? – вздохнул Никодим Петрович. – Что в нем показывают?

Преследователи купили входные билеты, буквально сразу за француженкой. Она вновь их не заметила или не захотела замечать.

Войдя в музей, Никодим Петрович ахнул:

– Какой это музей, это же вокзал!

Антон удивился проницательности работодателя:

– Конечно. Раньше здесь был вокзал.

– Какой кретин придумал вешать картины в вокзале? – Никодим Петрович не смотрел на картины, с упорством маньяка он видел только лишь заветную француженку. Вместе с охранником он сопровождал ее в качестве почетного эскорта битый час, нет, битых полтора часа. И уже на выходе из музея француженка порывисто обернулась и с напором и лихой откровенностью, свойственной парижанкам, спросила у Никодима:

– Какого черта вы ходите за мной по пятам?

Антон покорно перевел.

– Лучше спроси – как ее зовут?

Антон опять перевел.

Француженка усмехнулась:

– Вам понравился зимний пейзаж Добиньи?

Антон перевел в третий раз, но Никодим Петрович услышал только то, что хотел услышать:

– Спроси у Добиньи, до чего же у нее красивое имя…

Антон хотел было поправить хозяина, но вовремя понял, что можно потерять работу.

– Спроси у Добиньи, – повторил Никодим Петрович, – не согласится ли она со мной пообедать?

Антон опять перевел, но в своей редакции:

– Вы можете спокойно с ним, то есть с нами, пообедать. Он вас пальцем не тронет. Он решил, что это вас зовут Добиньи!

Француженка расхохоталась так раскатисто, что обернулись все, кто был в пределах слышимости.

– Это забавно, а я действительно голодна.

Для Парижа это был, разумеется, не обед, а вовсе ленч. Но дело не в названии. Они расположились в маленьком ресторанчике, где столики были выставлены на узкую улочку. Напротив была кондитерская, а рядом с нею парфюмерная лавочка. Замшевый ветер прогуливался по улочке, а воздух в пасмурный день был сиреневого цвета, такого цвета он бывает только в городе Париже.

В ресторане Никодим Петрович преобразился. Он долго и со знанием дела выбирал блюда, потом так же неторопливо изучал карту вин, а когда принесли и откупорили бутылку вина, то обнюхивал ее с азартом и достоинством породистого охотничьего пса. Потом Никодим Петрович проследил, чтоб вино разливали как полагается, то есть уложили на специальную подставку, под которой горела свеча, а вино наливали, слегка наклоняя бутылку, чтобы бутылка не дрожала в руке, взбалтывая драгоценный напиток, чтобы, не дай Бог, со дна не проскользнул в бокал осадок.

Добиньи наблюдала за этой процедурой с нескрываемым интересом, а в глазах ее, которые то и дело меняли оттенок от серого до голубого, плясали озорные смешинки.

– Кто такой этот дяденька? – спросила она Антона. – Вот это и есть ваш новый русский, который в музее шарахается от живописи, а в винах разбирается, будто у него родовое имение?

– О чем спрашивает? – Голос Никодима Петровича звучал строго.

– О вас, – сказал правду Антон.

– Говори! – разрешил шеф.

– Месье Никодим Стропило… – начал Антон.

Добиньи опять расхохоталась, так же громко, как прежде в музее. И если там на нее оборачивались посетители, то здесь обернулись прохожие.

– Почему она смеется? – насторожился Никодим Петрович.

Добиньи догадалась, очевидно, о чем он спрашивает, потому что сказала:

– У вас итальянская фамилия.

Антон перевел. Никодим Петрович задумался и покачал головой:

– Нет, в роду моем никаких итальянцев не было. Мы с Пензенской области.

Антон коротко пояснил, кто такой месье Стропило, про наволочки сообщил, про бизнес с недвижимостью, добавил про дом в Подмосковье, где девять комнат и повар-китаец.

Никодиму Петровичу надоел французский язык, и он поднял бокал:

– Вы разрешите?

Антон, как обычно, перевел, Добиньи разрешила и тоже подняла бокал.

С болью в раненом сердце Никодим Петрович Стропило произнес:

– Выходите за меня замуж, Добиньи!

Когда Добиньи поняла, что сказал Никодим Петрович, а похоже, что она не столько поняла, сколько догадалась сразу, до перевода, бокал в ее руке дрогнул, а лицо приняло совсем новое, растерянное выражение. Добиньи поставила бокал обратно на стол, не пригубив вина, что в общем-то дурная примета: