Игорь Сахновский: Заговор ангелов

Выход из немецкого окружения под Уманью в полосе Южного фронта, получение младшего офицерского звания, форсирование Днепра на плоту под ураганным огнём, бои в чужих городах, стыдную историю с украденной кофтой, контузию, госпиталь, калечащее ранение в ногу и даже медаль за взятие Будапешта – всё это он воспринимал лишь как вынужденные условия возвращения к Берте.

Испытывал ли Роман страх? Да, он сильно боялся, например, замполита по фамилии Нетреба – гораздо сильнее, чем фашистов или прямого попадания снаряда.

Замполит был самым вежливым среди фронтовых начальников – ко всем обращался на «вы», как, видимо, и подобает замполитам. Начинал он обычно с вопроса: «Вы что, боец такой-то, совсем охуели?» И всегда ему требовался внятный ответ. Любые разумные доводы или, не дай бог, оправдания возбуждали замполитское бешенство, доходящее до истерики, с прямой отсылкой к военному трибуналу. Немного позже Роман сумел найти безопасный правильный вариант ответа. Когда Нетреба осведомлялся: «Вы что, сержант, совсем охуели?», надо было сказать только два слова: «Никак нет», – и тот сразу успокаивался. Правда, пригодилось это лишь один или два раза, потому что замполита убили в Венгрии, на разбитой залпами высотке, прямо на глазах у Романа.

А немного раньше, осенью 44-го, ему попала в руки та несчастная кофта в богатом белградском доме, полуразрушенном и покинутом хозяевами. Солдаты и офицеры, пришедшие сюда ради ночлега, в своих кирзовых сапогах и заляпанных грязью плащ-палатках выглядели первобытными дикарями среди женственной роскоши этого жилища. Торжественные поясные портреты на стенах и по обеим сторонам парадной лестницы, ведущей в верхние покои, взирали на гостей высокомерно и неприязненно. Роман пытался и не мог вообразить, как протекала ежедневная жизнь людей, владевших таким количеством красивых и бесполезных вещей. Как они усаживались на эти кокетливые стульчики, обтянутые блестящей тканью? Чем заполняли эту груду белейшей фарфоровой посуды – неужели специально варили столько еды?.. Наверху беспорядок и разруха были заметней: треснувшая стена, поваленные шкафы с вывороченной атласной и меховой требухой, лисьи горжетки и шёлковые чулки, втоптанные в прах.

Проведя ночь на неудобном волнистом диване, Роман заметил, что мягкий шерстяной свёрток, который он подобрал с пола и подложил себе под голову, – это необыкновенно красивая, совсем не ношеная кофта с кружевами; и после некоторых колебаний, стыдясь неуместного приступа чувств, он вдруг понял, что просто не в силах бросить её назад на грязный пол, потому что в стотысячный раз подумал о своей бедной Берте, у которой никогда в жизни не было подобных нарядов. Так эта вещь оказалась на дне вещевого мешка, и потом на случайных ночлегах и привалах, трогая ладонями или щекой уютное беззащитное кружево, он то ругал себя за воровство, то тихо радовался воображаемой радостью Берты, примеряющей обнову.

Его любовь состояла из обожания и благодарности, почти неотличимых друг от друга. Он обожал Берту за то, что её зовут Берта, а не иначе. За то, что она крупная, а не маленькая, за то, что у неё такие чудесные круглые колени, за то, что родила ему двух дочерей. Обожал за то, что иногда она ругается грубыми словами и впускает его в свой шёлковый женский рай. А ещё до женского рая, в самом начале, она потрясла его тем, как легко и преданно облизала ему руку. Он тогда сильно порезался, кровь не унималась, и, прежде чем убежать за йодом, Берта прильнула ртом к пораненной ладони, чтобы слизнуть кровь и всосать, забрать его ранку в себя. Это было похоже на поцелуй, но это было дороже поцелуя.

Зимой 44-го исход войны был уже предрешён, но она всё катилась, как липкий ком, кровавый, снежный, глинистый, катилась, подминая жизни, размашисто исчисленные стратегами и полководцами в оптовых масштабах, где многотысячные погрешности весили немногим больше табачного пепла, роняемого суровыми курильщиками в военных штабах.

После контузии Роман будет с усилием припоминать, но так и не вспомнит точно местонахождение той придунайской высотки, где сразу восьмерых человек, и его в том числе, накрыло залпом немецкой артиллерии. Минуту назад они все были живы и всё делали правильно, когда земля под ними ахнула, содрогнулась и встала на полном ходу, как будто в разогнавшемся поезде сорвали стоп-кран, и люди попадали с растерянными лицами и безразличными, опустевшими глазами.

Роман очнулся в абсолютной тишине. Все лежащие вокруг него, все до одного, были мертвы. На себе он не увидел ни царапины, у него лишь оторвало вещмешок с кофтой – срезало осколком, словно его и не существовало.