Галина Щербакова: Толстый и тонкий

Он тяжело сопел, неся растянутую сумку, но запросто мог перегнать этого высокого и тонкого, в дорогом пальто с хлястиком, до которого почти доставала косичка из светлых и гладких волос. Что-то его, толстого и потного, будоражило: не то хлястик, не то эта косичка, не то задники ботинок, цена которым ой-ой-ой.

Хотелось перегнать и заглянуть в лицо, но сволочь-сумка так тянула жилы, что сердце уже колошматилось не в груди, а где-то в районе желудка, и желудок на это присутствие чужака как-то противно булькал, вызывая тошноту. Но тот, что шел впереди, вдруг остановился и стал что-то поправлять в дорогом ботинке, и он его догнал, увидел склоненное лицо и вот тут обалдел окончательно. Это был его одноклассник Серега Жареный, такая у него была фамилия, ни больше ни меньше.

– Серега! Ты? – спросил толстый одышливо и сипло.

И тот выровнялся. И смотрел на него с какой-то почти невероятной высоты, потому что сумка бухнулась на землю и ему пришлось без сил присесть на нее.

– А я иду и думаю, кто же это такой? Вроде знаю, а вроде и нет.

– А! Это ты, кругляш! – засмеялся длинный.

– Кругляш! – захохотал тот, что с сумкой. – Я и забыл! Я был маленький и верткий, да?

– Ты был жирдяй, – ответил другой добродушно.

– Ну да, ну да… У нас вся порода, у мужиков, такая, мясная…

Они отошли в сторону. Тонкий в черт знает каких мод пальто и с девичьим хвостиком и толстый с одышкой и сумкой большого переезда.

«Какой он стал убогий», – думал тонкий.

«Какой он стал – ну, как его? – слово такое, никакой памяти, а…» – вспомнил и неожиданно произнес вслух толстый:

– Ламурный ты стал прямо-таки.

– Ля мур – это любовь… Ты сказал почти правильно, хотя хотел сказать – гламурный.

– Ага! Точно, я хотел этого слова, но не вспомнил. Дурак какой! Ну, да ладно. Гламурный. А ты так не считаешь?

– Я же не знаю, что ты вкладываешь в это слово. Может, какую-нибудь гадость…

– Да ты что! Просто у тебя пальто супер-пупер и ботинки. И эта косичка. Как-то смешновато. Нам по сколько, ты помнишь?

– Да ничего… Уже… дяденьки. Ты за что на этом свете получаешь деньги?

Толстый замялся. Он вообще-то гордился своим положением в миру. Не деньгами, а именно положением. Как теперь говорят – статусом. К нему люди идут. Разные. Всякие. И ему даже захотелось назвать этих людей. Актер один народный ходит, футболист из «Динамо», женщины вполне приличные из «Березки», не магазина бывшего, а танцевального шоу. Почему-то больше всего хотелось вставить это вот последнее слово. Шоу. Сказать и обязательно показать, что он всегда знал разницу между этим словом и известным писателем.

Но Жареный уже как бы пытался уйти, не дождавшись ответа, с видом «оно мне нужно, кто ты?», и ушел бы, но толстый полусидел на сумке у него на дороге и был в себе очень бурен. В смысле, бурно соображал.

– У меня, между прочим, термы, – сказал он гордо и встал с сумки. Спроси у него накануне, что такое термы, он бы, может, и почесал потылицу, а тут оно возьми и выскочи, такое толстое от слегка раскоряченной крыши буквы «Т» слово. Вот тебе, хлястик!

Теперь уже остановился высокий и тонкий. Слово как-то нехорошо ткнуло, ибо было непонятным. Но ведь не мог этот кругляш с мешком знать то, чего не знал он? Хотя сейчас из Интернета столько приходит чужих слов, поди разберись. Мешочник же смутился смятением одноклассника и был уже не рад, что назвал Савеловские бани, подгнивающие на корню, термами, высоким римским определением. Но так хотелось хоть чем-то унизить это пальто с хлястиком. И они оба молчали и тупо смотрели друг на друга.

– Я неплохо зарабатываю, – сказал кругляш. – Жену с работы снял, за детьми теперь глаз да глаз нужен… У тебя они есть?

– Я холост, – гордо сказал тонкий. – Баб как грязи, бери не хочу, а женитьба – это головная боль. Достаточно посмотреть хотя бы на тебя.

И сказано это было ядовито. Еще бы! Вид у кругляша был никакой, затрюханный, а сум– ке-волокуше было лет двадцать, не меньше.

– Ну не скажи, – обиделся толстый. – Каждую ночь у тебя своя теплая, мягкая женщина. Мне это хорошо и надо! А так что? Таскать с улицы? Кого ни попадя?

– Сами приходят и дают, – ответил тонкий где-то слышанными словами. Вот черт, забыл, кто это сказал. А тут еще эти термы, тоже где-то слышал. Надо пить винпоцетин, красивый такой актер рекламирует.

– А ты кем служишь или кому? – спросил толстый. – Вид у тебя, конечно, не чета мне, но родители у тебя были, как и у меня, из простых, рабочие.