Галина Щербакова: Шла и смеялась, шла и смеялась…

– Ты такое молотишь! – возмутилась Лиза. – В военно-промышленном комплексе большой потенциал.

– Это да, – засмеялся Виталий.

В конце концов поговорили хорошо, по-человечески, с пониманием. Прошлого деликатно не касались. Да и что такое их прошлое супротив других проблем. Так, брызга!

А через несколько дней он пришел к ним домой, и мама вскрикнула, как раненная насмерть птица. Папа же шумно засопел носом и не знал, куда деть ноги в носках. Но это в первый момент. Потом атмосфера разрядилась, вспоминали класс. Виталий спросил про дачу, папа оживел, влез в подробности, а мама на кухне сказала Лизе:

– Конечно, знать бы его намерения…

– Но он же женат! – воскликнула Лиза.

– Ах, детка! – вздохнула мама. – Это для нашего поколения что-то значило… У вас иначе. Ну, женат… Разженится…

И все к тому шло. Пришла весна, и надо было раздевать дачу от щитов и битого стекла. В этом смысле не только ничего не изменилось – стало гораздо проблемней. Папа теперь ставил капканы на человеческую подлость, а моток колючей проволоки ему привез мужик с химкомбината за две пол-литры и сто рублей еще теми деньгами.

Виталий сам вызвался помочь. А на Лизу нашел сумрак, и она как бы забыла ту историю, мама, правда, со значением кашляла и стучала ложечкой по блюдечку, а Лизе хоть бы что – поехали на дачу.

Нет, нет… Не до такой степени шло повторение. Виталий остался невредимый: не порезался, не укололся, щит на него не падал, в капкан нога не сунулась. Выпили после весенне-дачных работ по рюмахе. Маму с папой развезло, они просто захрапели, едва прилегли. Пришлось закрывать одни двери и другие, чтоб не слышать именно храп. Сидели на террасе, слушали дальний перестук электричек и ближнюю гулянку, на которой отчаянно боролась чья-то гармошка с рок-козлом. Козел побеждал, но сволочь от народа возникала снова и снова, и кто-то просил придушить дядю Ваню, его, видимо, душили, и тогда взмывал козел-победитель. Лиза думала, пусть будет козел, главное, чтоб окончательно, нельзя же дергать человека за нервы, но тут оклемывался дядя Ваня, и это было долго, если не сказать бесконечно…

Случившееся на террасе было столь мгновенным и столь никаким, что Лиза даже решила: надо сделать вид, что ничего не было. Натянула плед до ушей и щелкнула приемничком, на другом конце дивана накрылся пиджачком Виталий.

…Козел, дядя Ваня, музыка советского кино и двое валетом, не считая вдруг проснувшейся мамы, которая, увидев закрытую дверь, замерла от неопределенности сознания. Таков пейзаж.

А дальше было, как раньше.

Виталий, вернувшись с дачи, исчез. То позванивал, если не приходил, а тут – канул. Конечно, не тот случай, что…надцать лет тому. Но мама, живущая по правилам и календарям, спросила Лизу, собирая стирку.

– У тебя задержка?

«Стареет мама, – подумала Лиза. – Теряет время».

Дело в том, что она уже неделю думала на эту тему. Она думала о двух своих официальных мужьях, которые прошли в ее жизни как с белых яблонь дым. А Виталий – не муж, зато как попадает в цель. Какой гад! Какая сволочь! Навела справки и выяснила: все у него с женой наладилось и с работой тоже. Хорошо зацепился в конверсии, делает не то утюги, не то лыжи, купил новый телевизор.

Лиза сходила к врачу. Взяла направление на аборт. Никто ее не отговаривал – не молоденькая, раз просит направление, значит, знает, что надо. Сходила в больницу, назначили ей день: «Приходите со своими пеленками».

На улице было полно тополиного пуха. Почему-то от его всепобеждаемости собственная жизнь увиделась бессмысленной и пустой. Ни с того ни с сего посчиталось: если бы тогда, в десятом, она родила, то могла бы быть уже бабушкой. «Сволочь, – подумала она. – Гад».

Мама сварила рассольник, который Лиза любила, но требовала, чтоб огурцы – причину рассольника – ей в тарелку не клали.

Так бывает сплошь и рядом. Именно причину выкидываем к чертовой матери, а хлебаем исключительно следствия. Мама отцеживала бульон в Лизину тарелку, мама старалась, у мамы почему-то тряслись руки.

– Пока ты есть и на ногах, – вдруг твердо сказала Лиза, – рожай. У дачи появится смысл. А так смысла нет, колотимся, колотимся… И не отговаривай меня! – закричала она рассольнику. – Ты помнишь, сколько мне лет? Помнишь? Ну вот и кончен разговор. А туда надо нести свои пеленки. Я смеялась всю дорогу. Пеленки, чтоб не было ребенка. Понимаешь? Чтоб НЕ…! Я шла и смеялась, шла и смеялась… Представляешь? И не смей плакать! Не смей! Не…