Питер Хёг - Тишина

— Как вы узнали, что он звонил оттуда?

— Звук больших джакузи. Я слышала его.

Он услышал звук ее системы. Глубокий, древний. Звук какой-то бесконечной тоски.

— Вы родились раньше срока, — понял он.

— На седьмом месяце. Меня объявили мертвой. Положили в моечную. Где, как говорят, я стала стучать по крышке, которой накрыли поднос. Когда я начала работать акушеркой, то познакомилась с собиравшимся на пенсию врачом, который помнил мою историю. Он называл меня «Лоне из моечной».

Каспер не мог сдержать свою руку. Она непроизвольно взметнулась вверх и погладила ее по щеке. Хотя он прекрасно понимал, что не стоит очень уж ласкать беременных женщин на глазах у их мужей.

— Кстати, Франц и я, — заметил он, — мы просто без ума от тех, кто пытается выжить.

— Я не из пугливых, — сказала она. — Но я боюсь его. Каина.

Каспер сделал знак, Франц свернул на стоянку у дороги. Каспер показал на плоскую металлическую фляжку.

— Не найдется ли еще немного зажигательной смеси, — спросил он, — для двух холостяков, только что навестивших молодую пару, ожидающую прибавления семейства?

Франц Фибер налил, виноградный дух наполнил машину.

— Какой звук исходит от человека, который убил ребенка?

Каспер воспользовался бы какими угодно окольными путями, лишь бы избежать ответа на вопрос. Но глаза мальчика желто и настойчиво светились в темноте.

— Дважды в жизни, — сказал он, — мне пришлось оказаться рядом с людьми, которые убили ребенка, оба они были цирковыми артистами, один из них задавил девочку, это был несчастный случай, другой забил до смерти своего сына. Вокруг обоих было тихо.

Он почувствовал беспомощность. Перед великим ужасом и великими чудесами мы бессильны. Месса си-минор и великие войны — с такими вещами отдельному человеку никак не справиться.

Но он слышал, что этот молодой человек еще более беспомощен. И разве — в этом бесприютном мире — одноглазый не обязан попытаться помочь слепому?

— Есть два вида тишины, — сказал Каспер, — или, во всяком случае, я это так слышу. Есть высокая тишина, тишина для молитвы. Тишина, когда ты близок к Божественному. Та тишина, которая есть сконденсированное, смутное предчувствие рождения звука. И есть другая тишина. Безнадежно далекая от Бога. И от других людей. Тишина отсутствия. Тишина одиночества.

Он почувствовал, что мальчик искренен с ним. Между ними возник контакт. Интерференция. Они были совсем рядом друг с другом.

— Я знаю их, — сказал Франц Фибер. — Эти два вида. Я оба их знаю.

— Те два человека, о которых я говорил, были беззвучны. Что-то покинуло их навсегда.

Каспер коснулся плеча Франца. Если хочешь послать сигнал без помех, то стоит воспользоваться физическим контактом.

— Но за этой их тишиной, за изоляцией, они звучали как и все другие люди. Как ты и я. Так что если ты или я, если мы попадем в такую ситуацию, если мир от нас отвернется. Или если мы сами отвернемся от мира. Это могли бы быть мы. Это можем быть мы. Вот о чем я думал, когда сидел перед ними. Что на их месте мог бы быть я.

На мгновение возникла полная открытость. На мгновение Каспер почувствовал, что оба они смотрят в то пространство, где парят самые черные демоны и откуда все мы время от времени получаем приличные дозы из огромной клизмы. Минуту молодой человек держался, потом не выдержал:

— Может, позвонить в полицию?

— Через минуту, — ответил Каспер. — Когда мы последуем за нашей путеводной звездой.

Он сделал глоток из посеребренной крышки. Очень может быть, что алкоголь и не действует столь эффективно, как сердечная молитва. Но во всяком случае, он действует так же быстро.

Фары осветили кусты, внедорожник пронесся мимо них со скоростью сто сорок километров в час. Франц Фибер уставился на Каспера. Только сейчас Каспер услышал, что мальчик уже близок к пределу своих возможностей.

— Она лгала, — сказал Каспер. — Когда говорила, что ей привозили детей. Теперь она хочет поехать и все исправить. Если уж женщина ее весовой категории так разошлась, значит, считает, что она бессмертна.

Въезд в санаторий был обрамлен двумя четырехгранными гранитными колоннами и пышным кустарником. Каспер подал знак, и машина остановилась в пятидесяти метрах от колонн.

Здания располагались на шести террасах, спускавшихся к старым виллам Торбэка. Построены они были из такого темного гранита, что ночью он казался черным. Но снизу была подсветка, а из каменных чаш по-тропически пышно струились вьющиеся растения и цветы. Все это напоминало о висячих садах Вавилона — чудо для апреля в Дании, когда последние морозные ночи еще с улыбкой ждут своего часа.