Питер Хёг - Тишина

— Через пятнадцать минут, — ответил он.

— Тогда я, пожалуй, подожду минут пятнадцать. Лучше всего я выражаю свои мысли на закате.

Сторож поднял обе руки. Провел ими по столешнице. Из пустоты выросли авторучка, визитные карточки, мелочь. Лотерейный билет. Связка ключей. За вычетом того, который Каспер швырнул Асте Борелло.

— Авторучка «Легенда Монблана», — констатировал Даффи. — Для важных подписей. Но это никак не соотносится с содержимым других карманов. Никаких кредитных карточек. Никакого бумажника. Мятые купюры. Они здесь проездом. Водительских прав нет. Нет постоянного адреса. Человек без корней. На мой профессиональный взгляд. И нечего обижаться!

Каспер взлетел против собственной воли. Сам бы он не двинулся с места. Подняла его оранжевая обезличенная ярость, которую вызывает справедливая критика.

До стола было менее одного метра. На коротких дистанциях он был быстр, как китаец, играющий в настольный теннис.

У него ничего не получилось. Правая рука Даффи растворилась. Мгновенно дематериализовалась. Теперь в руке был конический посох, обтянутый кожей, длиной в треть биллиардного кия. Обработанный как хлыст. С блестящим шаром на конце.

Это была дубинка укротителя. Каспер помнил такие дубинки с начала 60-х, с тех пор, когда еще не были запрещены зверинцы с хищными животными. Человек с хорошим форхендом, знающий, куда ударить, мог размозжить череп льву.

Он резко остановился. Оказывается, он не расслышал у Даффи тончайшие тона. Как у молодого Бетховена. Мир только сейчас начал открывать его. Едва различимые сокровища надолго померкли в свете более поздних достижений.

Руки сторожа исчезли из поля зрения. Появились снова. С лабораторным штативом, бокалом с необработанными алмазами, коробком спичек, двумя бокалами, бутылкой сливовицы. Он зажал алмаз в штативе, наполнил бокал алкоголем, согрел его в руке, зажег спичку. Поднес ее к поверхности жидкости. Голубой прожорливый, беспокойный огонек пополз вдоль края бокала. Он подвинул бокал так, что тот оказался под алмазом. Огонек поймал минерал, он начал таять и капать в бокал — алмаз оказался тростниковым сахаром.

Каспер вслушивался в закат солнца. Он притянул телефон к себе, собрался с силами и набрал номер, написанный на карточке.

— Слушаю?

Это была женщина чуть за сорок.

— Я близкий друг Аске, — произнес он. — Мне приснился сон, о котором я хотел бы ему рассказать.

Она отошла, положив трубку, и отсутствовала пятнадцать секунд. Он мог бы разъединиться, он уже узнал все, что хотел узнать. Но беспомощность и абсурдная надежда где-нибудь на заднем плане услышать голос Клары-Марии заставляли его ждать.

Женщина вернулась.

— Он уехал.

— Не далее мужского туалета, — заметил он. — Думаю, вам следует привести его оттуда. Это очень значимый сон. Он очень расстроится, если не узнает, о чем он.

Он, должно быть, стоял рядом, так как теперь взял трубку.

— Вы получили деньги. Откуда у вас номер телефона?

— Девочка. Я хочу поговорить с ней.

Он услышал свой собственный голос со стороны. Это был голос человека, который начинает терять самообладание.

— Ее били, — продолжал он. — Достаточно для предъявления обвинения в насилии, я посоветовался с юристом.

Трубку повесили.

Раскаленный сахар с шипением капал в сливовицу. Даффи пододвинул ему стакан.

— Кочевую жизнь можно вести до сорока, — заметил сторож. — Потом надо обзавестись постоянным адресом, чтобы приостановить падение. Особенно если падаешь так быстро, как ты.

Каспер выпил. Закрыл глаза. Это был физический подъем, который, наверное, чувствуют крупные хищные птицы при взлете. Концентрированный фруктовый вкус, алкоголь, сахар и тропическая жара наполнили его тело — до самых дальних капилляров. Прогоняя голод, холод и усталость. Омывая страдание золотистым светом.

— И значит, эта глубокомысленная философия, — ответил он, — помогла тебе добиться головокружительной карьеры и стать сторожем в Глострупе.

Даффи улыбнулся. Каспер впервые видел его улыбку. За те шесть месяцев, что был знаком с этим человеком.

— Мне помогло решение суда. Мне дали четыре года условно. При условии, что я сменю род занятий.

Каспер собрал свои вещи. Взял еще горячий стакан. Положил чек на стол.

— Взнос в счет долга, — сказал он.

Даффи обошел стол. Открыл перед ним дверь.

— Почему на закате солнца? Почему лучше всего выражать мысли на закате?

Каспер посмотрел на руки сторожа. Даффи мог бы стать знаменитым, таким, как Бах стал только после смерти. Состоятельным, каким никогда не стал Рихтер. А теперь вот он стоит и придерживает перед ним дверь.