Сергей Алексеев - Игры с хищником

Сергей Борисович усмехнулся, снял трубку и включил громкую связь.

– Я жив, господа...

– Простите, что звоню ночью, – услышал он трепещущий и вроде бы незнакомый голос. – Знаю, что вы не спите... Мне необходимо встретиться с вами, Сергей Борисович. Очень срочно...

– Кто это? – спросил он, переглядываясь с генералом.

– Суворов... Вы меня не узнали?

– Давно не слышал вашего голоса, Суворов... Что за срочность?

– Это очень важно, Сергей Борисович! Вопрос, не терпящий отлагательства...

– Я занят! – отрезал он. – Что за дурная привычка звонить по ночам? В конце концов, я отдыхаю, на пенсии. И сейчас пью американскую самогонку.

– Простите, – залепетал тот. – Позвольте, перезвоню утром? Или, если можно, сразу приеду к вам... Скажите только, в котором часу?

– Когда напьюсь, высплюсь и проснусь... – Сергей Борисович бросил трубку.

Горчаков невозмутимо налил полный бокал.

– Это как понимать?

– Как хочешь. – Он встал. – А я и в самом деле пойду спать.

Сергей Борисович ушел в спальню, не раздеваясь лег на кровать и только закрыл глаза, как перед взором возник проселок между Ельней и Образцово. Но это был еще не сон, а его фотография, память о нем, своеобразная привычка видеть одно и то же, как видится картина на стене. Он расслабился и подумал, что если сейчас приснится дорога, то надо обязательно досмотреть, чем заканчивается сон. Была уверенность: сейчас можно его продлить, ибо он не испытывал прежнего возбуждения и неприятия, однако зрительная картинка пожелтела, затуманилась, а потом и вовсе померкла. Разум, в последние часы настроенный на воспоминания, опять потянулся к прошлому и согнал начавшуюся было дрему.

Ангелина когда-то предрекла ему карьеру дипломата, но после Мексики, которая так или иначе воспринималась как ссылка, в планах что-то изменилось и Сергей Борисович неожиданно получил назначение в аппарат ЦК, причем на ответственную должность в Секретариат, под непосредственное руководство Баланова. И увидел то, что когда-то пророчил Бажан: партии уже не было, и лишь ее призрачная тень маячила перед глазами.

Но все это было видно лишь изнутри. Великая и могучая система стремительно теряла власть только потому, что утрачивала всякое влияние и переставала быть собственно партией. И как явление, некогда грозное, могущественное, возведенное в абсолют, однако же утратившее силу и веру в себя, становилась жалкой и одновременно трагичной.

Внешне же пока все еще выглядело вполне солидно, дух скорых перемен, ожидание некого обновления скрадывали приближение краха, а начавшаяся перестройка создавала иллюзию свежести и молодой энергии. После пяти лет жизни за рубежом все это особенно бросалось в глаза и вызывало недоумение: почему седовласые старцы, эти жрецы и оракулы, будто ничего не замечают и продолжают делать серьезный, глубокомысленный вид, подчеркивая свою руководящую и направляющую роль?

После нескольких месяцев работы Сергей Борисович сам приехал к Баланову на дачу и там, бродя по знакомым натоптанным тропинкам под вековым сосновым бором, поделился своими впечатлениями.

– Молодец, все видишь, – похвалил тот. – Значит, я в тебе не ошибся. Вот сейчас возьми и напиши статью в «Правду». Изложи как есть и не стесняйся в выражениях. Журналисты потом поправят.

Выносить такой сор из избы в прошлые времена было немыслимо, однако Сергей Борисович согласился и сразу же попросил Баланова перевести его в народное хозяйство, мол, у меня неплохо получалось строить заводы.

– Боишься, обломками придавит? – засмеялся тот. – Погоди, рано еще. Я скажу, когда срок придет. Ты не все посмотрел. На ближайшем Пленуме предложу твою кандидатуру в состав Политбюро. Нам нужны зрячие кадры. А заводы строить еще успеешь.

Столь скорый рост лишь подтверждал выводы Сергея Борисовича, и еще тогда у него возникла смутная догадка, что Баланов давно уже не живет настоящим, а таким образом готовит кадры для будущего, поэтому ищет и изучает новые формы власти.

В сталинские времена за подобную статью, если бы случилось невероятное и она была напечатана, расстреляли бы без суда и следствия. В брежневские – исключили из партии, предали анафеме и полному забвению в какой-нибудь закрытой клинике для умалишенных. Однако в горбачевские ее расценили как проявленную принципиальность, и уже через несколько месяцев Сергей Борисович вошел в состав Политбюро. И лишь оказавшись здесь, внутри закрытой касты жрецов и оракулов, увидел, что не только партии как таковой, но уже и тени от нее не существует: голова ее отчленилась от тела и существовала сама по себе. Ощущения были похожими на те, о которых говорила Ангелина, – игра с воображаемыми предметами в предполагаемых условиях. А положение напоминало игру в поддавки, где побеждает тот, кто проигрывает, и изменить эти правила уже было невозможно. Старцы у руля еще пыжились, надували щеки, но в затылок им уже дышали энергичные люди комсомольского возраста, на первый взгляд взявшиеся ниоткуда, из толпы, но на самом деле кем-то умело, толково подготовленные. Это были те самые голодные молодые волки, которых опасался Герой Советского Союза Бажан, и чем плотнее они подступали к власти, тем ярче ощущался дух капитуляции.