Герман Садулаев - Одна ласточка еще не делает весны

1944 год. Спецоперация по выселению. Село окружили плотным кольцом части НКВД. Окопались, поставили пулеметы. Только после — зашли. Всех мужчин от 14 лет собрали в школе, чтобы избежать сопротивления. В это время выселяли женщин, стариков, детей. Потом погрузили мужчин. Отвезли на железнодорожную станцию и запломбировали в товарных вагонах. Навесили замки, залепили сургучом. Прими посылку, Великая Степь!

Тогда зашли в наш двор. Увидели русскую женщину, ее грудных детей. Решили оставить. Забрали мужа-чеченца.

Русской женщиной была моя бабушка, а одним из ее грудных детей — мой отец.

Так они оставили нас на нашей земле, с нашей матерью. И так они оторвали нас от груди нашей матери-родины, которая в товарных вагонах выселилась в Великую Степь. Приехали русские, заняли пустые дома, поделили пожитки и скотину. Среди них и вырос отец, не зная чеченского языка, откликаясь на русское имя Борис, вместо того, которым его нарекли при рождении. Была ли в том наша вина?

В 1957 году чеченцы вернулись. Борис увидел своего отца, который вернулся с другой женой и его новыми единокровными братьями. Бросился к нему, хотел обнять, поцеловать. Отец грубо оттолкнул. У чеченцев не принято проявлять нежность к жене и детям при посторонних людях. Откуда об этом было знать Борису, он вырос среди русских. Была ли в том наша вина?

Так мы стали жить, разделенные сами в себе, чужие для тех, чужие для этих. Смешавшие в себе кровь двух племен, когда небо решило, что эти племена должны свою кровь не смешивать, но проливать. И в этом была наша вина.

Большой кирпичный дом строит Салауди. У Салауди сыновья, сами с лопатами, мешают раствор. Нанятый за высокую цену пожилой каменщик курит “Приму” и руководит стройкой. Заходят соседи, смотрят. Втайне завидуют, им не построить такого дома, вслух смеются: “Э, Салауди, что такой подвал под домом выкопал? Никак собственным бомбоубежищем решил обзавестись на случай третьей мировой войны? Если прилетят американцы и сбросят атомную бомбу, не поможет тебе твой подвал, Салауди!”.

Молчит Салауди. Пусть зубоскалят, у самих дома без подвала, саманные. Такие от одной взрывной волны развалятся. Салауди знал, что такое взрывная волна, успел повоевать в Великую Отечественную. И сыновья знали. Один из них прошел службу в Ограниченном контингенте. От атомной бомбы, может, и не поможет. А от обычной спасет. От взрывной волны и от осколков. Если только не прямое попадание, конечно.

О вакуумных бомбах Салауди тогда еще не знал.

И как было не начать падать бомбам, когда в мягкой земле было вырыто столько бомбоубежищ, сумеречными магнитами притягивающих злобных железных ангелов?

Вот и в нашем совхозе. Рядом с усадьбой было поле, его то засевали кукурузой, то распахивали под пар, а то и просто так оставляли, на растерзание жесткому чертополоху с малиновыми гроздьями колючек. Потом прямо посереди поля выкопали длинное бомбоубежище, заложили сверху бетонными плитами и присыпали холмиком земли. Хотя в совхозе уже было одно бомбоубежище, совсем недалеко от нового, я помню, то, старое бомбоубежище однажды спасло нас.

Главная игра для всех мальчишек, конечно, война. Но не всегда удавалось собрать достаточно большую ватагу, чтобы, разделившись на два лагеря, начать шумные боевые действия. Часто мы были втроем: я, Тимур и Рамзан. Тогда противником в войне назначался совхоз, со всей его живой силой и техникой. Это тоже очень интересно, играть в партизан. Мы совершали диверсии на железной дороге, однажды весьма удачно спустили с рельс вагон минеральных удобрений. Натыкав в жгут гвоздей, подрывали шины грузовикам. Совершали налеты на склады гражданской обороны: вынесли целый мешок противогазов. А однажды сожгли немецкий штаб.

Немецким штабом в нашей игре была совхозная баня. Впритык к бане стоял бак с соляркой, ее-то мы и подожгли с помощью чадящей покрышки, и огонь быстро перекинулся на крышу строения. Тогда мы испугались и стали, в растерянности, чуть не в ладошках носить воду от ближайшей колонки, пытаясь потушить бушующее пламя.

А увидев бегущего на нас и матерящегося на двух языках одновременно совхозного сторожа, бросились наутек. Но куда было бежать? Можно было врассыпную, но кто поручится, что даже один из пойманных партизан под пытками не выдаст товарищей? Да и пыток не нужно. Если привести к родителям одного из нас и сказать, что мальчишек было трое, сразу станет ясно, кто остальные. Если поймают меня, значит, Тимур и Рамзан. Если поймают Тимура, значит, Рамзан и я. Если поймают Рамзана, значит, я и Тимур.