Хорхе Борхес - Праздник чудовища

Поверь мне, Нелли, я ни разу больше не вспоминал о том вечере, но во сне вдруг понял, что это был самый счастливый вечер в моей жизни; и это несмотря на то, что я не помню почти ничего, кроме воды с отраженными в ней листьями и белой-пребелой, смирной-пресмирной собаки, которую я гладил по хребтине; к счастью, я выбрался-таки из этих ребяческих дебрей, и мне стала сниться наша жизнь, злоба дня, так сказать: Чудовище назначило меня своим любимым зверьком-талисманом, а чуть погодя – и своим Великим Псом Бонзой. Я проснулся, и оказалось: я проспал только пять минут, а приснилась такая куча нелепиц. Решив, что пора с этим кончать, я обтерся мокрой кухонной тряпкой, позапихивал мозоли в обувку фирмы «Фрай Мочо», [3]замотался выше и ниже пупа в рукава и штанины шерстяного костюма, нацепил шерстяной галстук с рисунком из мультика, помнишь, тот, что ты подарила мне в День водителя автобусного транспорта, и выбежал на всех парах, потому что какой-то жук прогудел по улице и я принял его за наш грузовик. По каждой ложной тревоге, как только проезжала машина, которую можно (или нельзя) было спутать с грузовиком, я выскакивал, как пробка, гимнастической рысцой, в мгновенье ока преодолевая пятьдесят метров, отделяющие третий двор от входных ворот. С юношеским энтузиазмом распевал я наш знаменный марш, но к без десяти двенадцать возвращался уже охрипший, и в меня уже не бросались чем попало выскочки из первого двора. В тринадцать двадцать – вовремя – приехал грузовик, и, когда товарищам по крестовому походу посчастливилось увидеть меня, невзирая на то что в то утро я не брал в клюв даже зернышка из кормушки попугайчика квартирной хозяйки, все проголосовали за то, чтобы не брать меня, под тем предлогом, что едут они на грузовике мясника, а не на подъемном кране. Я все-таки примостился в качестве прицепа, и мне сказали, что, если я обещаю не разродиться до Эспелеты, меня повезут, как мне и следует, то есть тюком на багажнике, но в конце концов уступили уговорам и привели меня в полустоячее положение. Подобно ласточке ринулся вперед наш молодежный грузовик и, не проехав и полквартала, остановился как вкопанный перед зданием Комитета. Вышел седой бочонок, который начал помыкать нами как хотел, и, прежде чем нам успели почтительно вручить книгу жалоб, мы в каком-то тупике, как скот перед забоем, уже обливались потом, да таким ароматным, будто затылки у нас из сыра «Маскарпоне». Одна пушка на брата – по такому алфавитному принципу шла раздача; вдумайся, Нелли, на каждый револьвер приходился один из нас. Не дав нам самой минимальной разумной форы для того, чтобы выстоять очередь перед дверью с буквой «М» или хотя бы пустить с молотка огнестрельное оружие в хорошем состоянии, тот бочонок засовывал нас в грузовик, из которого нам уже не было обратной дороги без зажатой в кулаке рекламной карточки водителя.

В ожидании команды «По коням!» нас продержали полтора часа на солнцепеке, да к тому же на виду у всей нашей любимой Толосы, и как ни гонял легавый пацанов, те спокойно били в нас из рогаток, будто в каждом из нас они видели не бескорыстного патриота, а дичь для поленты. [4]Первые полчаса в грузовике царила дисциплина, лежащая в основании любого сообщества, но потом команда развеселила меня вопросом, записался ли я на участие в конкурсе имени Королевы Виктории, намекая, сама знаешь, на мое барабанное пузо, о котором всегда говорят, что оно должно было быть сделано из стекла, чтобы я хоть иногда мог разглядеть собственные опорки сорок четвертого размера. Я сипел, как пес в наморднике, но, поглотав пыль в течение часа с небольшим, почти пришел в себя и вновь овладел своим колокольным язычком [5]и, плечом к плечу с товарищами по окопу, не захотел отрываться от хоровой массы, что во всю силу легких разделывалась с маршем Чудовища; и так я упражнялся, пока из горла у меня не вырвалось некое полублеяние, которое, честно говоря, правильнее было бы назвать икотой, да такой, что ежели не открыть зонтик (оставленный дома), то будешь плавать на байдарке в каждом плевке, на манер яхтсмена Вито Дюма, Одинокого Мореплавателя. Наконец мы тронулись с места – вот тогда-то и повеяло свежим ветерком, словно мы окунулись с головой в суповую кастрюлю; и пошло-поехало: кто приступил к сэндвичу с копченой колбасой, кто к бутерброду с салями, кто к пирожку с тунцом, кто к полбутылке «Васколе», а кто и к холодному шницелю, хотя, скорее, это произошло уже во время другой поездки, в Энсенаду, но, поскольку я в ней не участвовал, лучше мне об этом промолчать. Я не уставал размышлять о том, что весь этот здоровый и современный молодняк – мои единомышленники, ведь даже самый безвольный и апатичный из нас, хочешь не хочешь, а слушает радиопередачи. Все мы были аргентинцы, все юны, все южане, и спешили мы навстречу своим братьям-близнецам, которые в идентичных грузовиках выезжали из Фьорито и из Вилья-Доминико, из Сьюдаделы, из Вилья-Луро, из Ла-Патерналя, хотя по Вилья-Креспо рыщет еврей, а я считаю, что лучше уж признать, что он прописался на севере Толосы.

Читать дальше