Йозеф Шкворецкий - Конец нейлонового века

Он спускался по ступенькам вниз, в бар, в это хранилище прекрасных жидких радостей жизни – и сразу столкнулся с прыгающими барышнями в светлом и стилягами в черном. Все эти идиоты останутся здесь ни за что ни про что, ни за какие заслуги, просто по счастливому факту своей ситуации. Мир – не что иное, как огромная несправедливость… По еще более узким ступенькам он свернул влево, прошел под красным фонарем на стене, искусно покрытой грубой штукатуркой, раздвинул плюшевую занавеску и вошел в бар.

Зал еще не был полон, но свет уже застилался густым чадом, все казалось мутно-серым. У стойки сидели спиной к нему двое мужчин. Уже решив оставить в покое свои проблемы, он элегантно оседлал стульчик. Бармен вопросительно посмотрел на него.

– Брэнди, – произнес он с американским акцентом, развернул стульчик и оперся о стол. Потом заметил, что рядом курит сигару Педро Гешвиндер. Сигара в руке Педро смотрелась довольно глупо. – Хэллоу, Гершвин! – окликнул он его, не успев еще ни о чем подумать. Педро кивнул ему своей сигарой:

– Хеллоу, Монти. Как тебе ползается по этой земле?

– So - so, – ответил он, развернулся спиной к бару и оперся локтями о стойку. – С кем ты здесь?

– С Жофией, – ответил Педро. У него было провокационно пражское лицо – этот никогда в жизни ноги не высунет из Праги, никто его не заставит, даже если к власти придут троцкисты и закрутят гайки.

– Чем ты занят сейчас, приятель? – спросил профессор, забыв о селе. – Давненько я тебя не видел!

– Сдаю госы. А ты?

– Я тоже, – ответил он и быстро продолжил: – В клуб больше не ходишь, а?

– Времени нет. И до весны не будет.

– Это ты так вкалываешь?

– Ну, как сказать. Есть еще много другой работы, поважнее.

– Ты имеешь в виду… – Профессор выразительно умолк, зная, на что Педро намекает. Тот важно кивнул.

– А будет к весне эта работа иметь какие-то последствия? – с иронией спросил профессор.

Педро ответил не сразу, вынул изо рта сигару и пустил вверх клуб густого тягучего дыма.

– Ну, – произнес он после паузы, – такую работу трудно увязать с точной датой, сам понимаешь.

– Но какая-то надежда есть, по крайней мере? – настаивал профессор, сжимаясь от своей неполноценности: его никогда не привлекали к таким делам. Золотая молодежь, которая или победит коммунизм, или в нем вызреет, но оставаться с краю не хочет.

– Надежда? – спросил Петр с удивлением. – Это всегда остается. Вера, надежда, любовь. Вера нам не нужна, потому что знаем. Надежда – тоже не нужна, поскольку есть уверенность. А любовь? – Педро взял стакан виски, опрокинул в себя, и профессор заметил, что тот уже слегка пьян. – Монти, дружище, – продолжал он сентиментально, – ты же философ. Как это там… В стихотворении этого еврея.

– В каком?

– Ну, в том, про дождь. И про любовь. Ты однажды читал его, когда мы вымокли на river party .

– Стихотворение Кейма?

– Наверное. Как там, Монти?

– Падает дождь, падает дождь…

– …ливень, звени. Точно. Это оно. Так же и с любовью, Монти, понимаешь? – Он неприятно-доверительно сжимал бедро профессора. – Падает дождь, падает дождь, ливень, звени, – декламировал он, – а я люблю без ответной любви девчонку одну. – Маэстро, виски без!

– Дружище, что с тобой? – спросил профессор, когда бармен наливал. – Поругался с Жофией? Какую любовь ты хочешь утопить?

– Старую, – махнул рукой Педро, поднося стакан к губам. Потом выпил.

– Ты упьешься. Не валяй дурака, – сказал профессор.

– Молчи! И слушай! Там так хорошо сказано, – всхлипнув, прервал его Педро. – Не умру от любви, не заплачу от горя. Умру сифилидой.

– Ты разошелся со своим призванием, – вымолвил профессор.

– Вовсе нет. Но я совершил страшную ошибку, приятель.

– Это с каждым бывает.

– Не с каждым. А я оказался дураком.

– А кто нет?

Педро завертел головой.

– Не каждый, а я. Я всегда был дураком.

– Но послушай…

– И пропустил такую оказию!

– Не болтай!

– Нет, нет. Я знаю. Уже конец. Стоит ей посмотреть на меня – по глазам видно.

– Так кто же она?

Педро огляделся и приложил палец к губам. Профессор наклонился к нему: разит водкой. Педро обнял его и, всхлипывая, задышал в ухо, потом тихо, с пафосом, начал декламировать таинственным голосом:

– Клара не стерпит, ее имя есть, – произнес он и высвободился из его объятия.

– Парень, ты – энциклопедия мировой поэзии, а вовсе не строитель. Откуда ты это выдрал?

– Это все от нее, – трагически продолжал Педро. – Рядом с ней я варвар. А я за всю жизнь не прочитал ни одного стихотворения.