Тонино Бенаквиста - Мясорубка для маленьких девочек

— Я хочу вот это, — сказал я.

И предъявил ему рисунок. Пауза растянулась надолго.

— Не могу. Этого я не могу. Просите что угодно, все что только есть на свете, но не это.

И он попросил меня уйти. Я свернул свою мятую репродукцию.

Он позвонил мне через несколько дней. Его голос звучал непривычно тускло, как будто он занемог.

— Ладно, сделаю, но только на плече и больше нигде. Понадобится три сеанса подряд, я уже произвел опыты с красками, можете приходить сейчас же.

На его предплечье я увидел пять желтых полос различных оттенков. Он объяснил, что реально может испытывать краски только на коже. Я выбрал ту, которая показалась мне наиболее близкой к оригиналу, но он посоветовал мне другую, и я ему доверился. Четыре часа спустя я вышел от него с повязкой на плече, вконец обалдевший от жужжания дермографа.

В течение всего следующего сеанса он крепко стискивал зубы и щурил глаза; у него был такой вид, словно он борется с тошнотой, но несмотря на это рука его ни разу не дрогнула.

— Вы плохо себя чувствуете?

— Знаете, вся эта голубизна… Я рад, что скоро кончу.

Мы назначили день последнего сеанса. У меня сложилось впечатление, что ему хочется оттянуть время платежа.

За два дня до срока он отменил встречу, сказав, что еще не готов. И в течение двух последующих месяцев не подавал признаков жизни. Я пытался уговорить его продолжить работу, но он покинул свою мастерскую, сбежал, оставив меня одного, с дурацким цветным пятном на коже, не имевшим ничего общего с тем, что я мечтал увидеть. Ну где это видано — золотое пшеничное поле под густо-синим небом Прованса, выколотое на плече! Там не хватало пары, силуэта пары, обнимавшейся вдали, на заднем плане. Представляете, каково это — жить весь свой век с недоделанной наколкой, которой требуется всего один черный мазок, чтобы стать шедевром? Однажды ночью, часа в четыре, он позвонил мне; сначала я решил, что он пьян.

— Приезжайте.

Он и тут оказался на высоте. Я не смог выдержать его взгляд: он был таким страдальческим, как будто иголки терзали его тело, а не мое. Он взялся выкалывать воронов с невиданным возбуждением, с мрачной точностью, вытирая темную кровь, сочившуюся из ранок. Я был доволен результатом. Он испустил долгий облегченный вздох. И между нами воцарилось совсем иное молчание; впервые я разглядел то, что доселе таилось за его маской тоскливого страха: гордость мастера перед прошлыми или грядущими испытаниями, странный безмятежный покой роженицы, наступающий до или после освобождения от бремени. В восторге от того, что он запечатлел на моем плече, я воскликнул:

— Я слышал, что Ван Гог покончил жизнь самоубийством как раз после того, как написал эту картину!

Не ответив, он только пожал плечами и медленно ушел на кухню. Глядя ему вслед, я понял, что уже слишком поздно говорить об этом.

В час когда на землю нисходят сумерки, во мне просыпается это желание — неодолимое и властное. И я, ведомый дремавшими дотоле силами, вдруг оказываюсь в другой реальности, где все искажено, все колеблется. Я знаю, что должен выйти на улицу. Я принадлежу к породе тех крупных хищников, для которых день — всего лишь долгая летаргия перед ночной вакханалией. Это пиршество продлится до первых сполохов зари. Я голоден…

У меня больше нет ни одной веской причины, чтобы покидать площадь Италии.

Стоит пройти всего двадцать метров, и вот я уже в комиссариате на улице Куапель, где мои сослуживцы уже достаточно взвинчены нескончаемыми пробками и всем утренним набором мелких пакостей, которые вполне могут, случись что, навеки приковать вас к больничной койке.

Достаточно пересечь бульвар, и вот я уже в госпитале Сальпетриер, на консультации по тропическим болезням, где описываю свои гастритные проблемы специалисту, который взирает на меня как на «медицинский феномен». Связанный с мерзкой хворью, подхваченной в Мексике три года назад.

После того что там со мной приключилось, я дал себе клятву никогда больше не покидать метрополию. Купил себе в окрестностях Биаррица скромный домик и отдыхаю там, кормясь овощами с соседней фермы. Поезд на Биарриц — тоже рукой подать, на Аустерлицком вокзале. Именно это соображение и побудило меня не покупать дом в Бретани.

Если заглянуть еще дальше в прошлое, то могу сообщить, что свои два года на юридическом предпочел провести на улице Тольбиак, хотя все меня уверяли, что нет ничего лучше университета на Бютт-о-Кай. [20] На улицах Тольбиак и Бютт-о-Кай в районе площади Италии расположены два парижских университета.