Михаил Елизаров - Нагант

– О коитусах подробней! – крикнул ефрейтор.

– Вечно вы, Маслов, говорите загадками, – огорчился Сережа и поцеловал крестик.

– Куда смотришь, у, зенки твои бесстыжие, – Сережа запахнулся, – лучше продолжай.

– Женщина рассматривает Голое рассматривает Женщину целует Голое ласкает Женщину…

– Достаточно! – Торжествующий Маслов захлопнул брошюрку. – По Бройлерману и Хрому тестируемый склонен к садизму, вампиризму, флагелляции, салиромании, мазохизму, танатофилии, эксгибиционизму и клизмофобии. Он – насильник и убийца своей же жены, пострадавшей гражданки Шкуряк!

Маслов, увлеченный интеллектуальным пиршеством, не придал значения тому, что я вытащил у него из кобуры пистолет.

Я дважды выстрелил в ефрейторскую грудь. Он умер, как и жил – в бессознательном состоянии.

– Маслов, милый друг, Маслов, – заполошно взвыл однозвездный Сережа, – встань, пробудись!

И куда девалась природная ментовская стыдливость. Все уступило место безудержной скорби.

– А ты не горюй, девка, – сказал я Сереже, – мертвый мужик неделями сохраняет способность к семяизвержению!

– Будь проклят, разлучник! – Сережа метнул в меня тяжелой клипсой.

Мы жадно напились из Танюшкиного живота, а потом я выстрелил Сереже в висок.

Из лейтенантского ануса я немного позаимствовал и этим испачкал член Маслову. Впрочем, у Маслова член и так был в экскрементах, но поди разбери – чьих. Я обмазал и Сережиными. Экспертиза разберется. Налицо неуставные отношения, убийство на почве ревности с последующим суицидом.

Все сходится. Танюша в любовницах у Маслова состояла. О дочке своей и не вспоминала, когда на свидание шла. Лейтенант их застукал, вначале ее убил, потом Маслова-изменщика, а следом и сам застрелился.

Дочурка! Сиротка моя маленькая! Заждалась, наверное.

Там, где уродливые городские тополя, я пробирался домой, как фетиш распрекрасный. В моих глазах отражались ангелы.

Безобразно, как от пчел, отмахивался, и в штанах на уровне коленей сердечно пульсировало, но вот сосредоточился на главном – живот в перламутровых пуговичках спермы…

Ах ты, проститутка! Проститутка!

Взмыленные страстные слова понеслись к далекому кумиру Агафееву: «Как бы вы поступили на моем месте, Агафеев?» – подождал и не дождался ответа. Агафеев пребывал за тысячу миль на Востоке.

Но до чего же не умела танцевать Кулакова! Она в такт музыке приподнимала-опускала юбку, что обеспечивало ей парочку неказистых поклонников. Первый, коротышка с кирпичным лицом, приседал, как под обстрелом. Второй, долговязый, весь в черном, запрокидывал голову, натягивая кожу на огромном кадыке. С такого кадыка можно бросаться в пропасть – я так подумал, а после схватил Кулакову за вязаный рукав и поволок.

– Куда? – Раскрасневшаяся, она упиралась.

– В гардероб. Мы идем домой.

– Не пойду, – сказала кислая, как айва, Кулакова.

– Пусть не идет! – вмешались поклонники, а Кулакова гоняла по всей длине рта декадентский мундштук.

Я заискивающе поторопил Кулакову за бедро. Рыхлая мозоль оставила на чулке зацепку.

– Спасибо. Это последние, – язвительно поблагодарила Кулакова.

Поклонники, подыхая от смеха, недвусмысленно показали горячие и гладкие, как утюги, ладошки.

Пробился Агафеев: «А вот насчет ладошек уже подлость! Не церемонься!»

– Оставьте нас наедине, будьте так любезны, – сказал я официальным тоном.

На ступенях Кулакова шаркала и поскальзывалась. Охранник у выхода зачарованно клацал туда-сюда засовом и так изнуренно щурился, что зарделась моя красавица.

– Он чудо! Совсем еще ребенок, – почти серебристо засмеялась на улице Кулакова. – Ты не сердишься, что я поцеловала его на прощанье?

Из тумана выступил окрашенный в арестантскую полоску Святомощенский собор.

– Сколько раз просил?! Где обещанные вязальные спицы? Это была не моя идея, ты сама предложила: если кто глаз положил, то вместо танцев – с замужним достоинством в ридикюль и с клубка на палец наматывать!

Я губил ногами невидимых тараканов.

– Ходишь тяжело, как памятник, – подметила Кулакова.

Я втайне улыбнулся, я всегда делал так, чтоб она подмечала…

Кулакова, как дура, пялилась на свои некрашеные, в облачках, ногти.

– Да, да, знаю, что мучаю, что взбалмошная, ужасная женщина…

«Ох, она себя и любит». Я завистливо прикусил губу.

– Но я хочу летать! – Она взмахнула подолом. – А ты подрезаешь мне крылья!

«Бабские штучки», – шепнул Агафеев.