Михаил Елизаров - Госпиталь

Глубинин повторно пробежал глазами по строчкам. Текст разбух и приобрел таинственную трехмерность. Из-под каждого знака проглядывал краешек нового смысла, отчего общий, конечный смысл становился множественным и содержал загадку. Глубинина удивило, что прочел он о простых, в сущности, вещах, но умственный образ вещи, преломившись в его сознании, вовсе не походил на оригинал.

Недавно Глубинина контузило. В мозгу возникло некое темное состояние, потом он услышал взрыв и тишину за ним. Звуки отгородились невидимой стеной. Мир представился неживым и плоским, точно нарисованным.

Внутренне подготовившись к возможным расстройствам, Глубинин поведенчески не изменился. Иногда ему думалось, что контузия, наоборот, открыла в нем новые чувственные возможности. Когда он зажмуривался, перед ним распахивалась черная бездна. Зажигались серебряные искры, неслись оранжевые кольца, извивались огненные личинки, из ничего строились сложные геометрические фигуры, разрушались, чернота рассасывалась, и на светлом фоне появлялась Елена Викторовна…

Последние «сеансы» портило присутствие ее мужа. Он, незваный, пробирался куда-то в угол, жестами просил, чтобы на него не обращали внимания, усаживался и доброжелательно наблюдал…

Пару дней назад казачий дозор захватил перебежчиков. По их показаниям, наступление предполагалось в направлении Торговая—Тихорецкая, с ориентировочной датой – начало второй декады февраля.

Рапорта в штаб полка Глубинин так и не отправил. Смутила канцелярская витиеватость и какая-то изощренная заумность, не свойственная его слогу. Он увяз в деепричастных оборотах: «…Упова я на порядочность… что ведется состоятельнее предусмотрительности… в непредвиденных обстоятельствах… доставаясь в удел моих верных правил чести офицера, во исполнении коих, я… в означенной непреложности находясь…»

Пятнадцатого февраля противник начал наступление.

Залп рассыпал шрапнель около окопов.

«Мой ангел покинул меня, я, верно, погибну…» – напевая, Глубинин вытащил портсигар.

– Дайте и мне «Грезы», штабс-капитан, – взмолился Необутов.

– Это табак, ротмистр. Чистый табак…

В комнате тогда густо пахло жженой марлей и еще чем-то горклым и приторным. Ни закуски, ни самогона Глубинин на столе не заметил. Лежал распечатанный пакет с травяной трухой.

– Что у вас тут, господа? – Глубинина поразили одинаково одутловатые, с беспокойными зрачками лица сидящих.

– «Принцесса Греза», – вяло сказал кто-то.

– Конопля, – алый кончик папиросы указал на бумажный пакет.

– И как ее употребляют? – Глубинин взял щепотку.

– Курят. Если у вас трубка – набивайте…

– У меня папиросы.

– Тем лучше. Выдуйте табак…

Для утрамбовки зелья использовались винтовочные патроны.

– Теперь шутки Необутова покажутся вам венцом остроумия…

Глубинин впал в дурашливое состояние, хохотал ужасно и вызывающе. Подобное творилось и с остальными.

– Вы, говорят, возите целую библиотеку?

– Пушкина не найдется?

– Я слышал, он славно сочиняет.

– Не читал!

– Господа! Честь имею сообщить вам сведения о поэте. Совершенно серьезно почитая Пушкина образцом, припоэчиваю: Пушкин – Поблядушкин!

Глубинин порывался уйти, но не мог. Ноги вращались вокруг своей оси. Ночью приснился кошмар: бородатый мужик в шинели с огромным щербатым топором гнался, Глубинин убегал, увязая, точно бежал по болоту.

Из компании опробовавших «Принцессу Грезу» после первых боев в живых остался только Глубинин, и пакет достался ему.

– Не побоюсь этого звука, – Необутов искусно издал губами кишечный выхлоп, – нам крышка! Вредный какой! – сказал с досадой Необутов и, оставив Глубинина, переполз к Мишелю и Николаше. – Угадайте, что означает «ejaculatio praecox»? – Мальчики, недавние гимназисты, были удивительно схожи меж собой, сентиментальные и назойливые. – Подсказываю – это то, чего больше всего боятся наши возлюбленные… – интриговал Необутов.

– Красного террора! – отозвался восторженный Николаша.

Глубинин подарил Николаше браунинг и теперь запоздало спохватился: «Такой разве что застрелиться сумеет».

– Преждевременное семяизвержение! – козырнул отгадкой Необутов.

Глубинин спешно дочитывал письмо: «Помните историю о дочке дворника и дочке домовладельца? Невинными крошками они играют, ласкаются вместе и в одиночку. Под влиянием воспитания желание самоудовлетворения у дочки домовладельца пропадает, сознание же создает картину подавленности. У дочки дворника нет конфликта с моральными нормами окружения, нет и вытеснения. Она легко переходит от самоудовлетворения к половой жизни. И что в итоге? Истеричка с высокими духовными запросами и подвальная дура, которая и замуж выйдет, и ребенка родит… Марксисты правы, утверждая, что дворянство, буржуазия выродились как классы. Мы, похотливые, заласкали себя в детстве, потом тщательно обо всем забыли. Но подсознательное не церемонится и губит нас… Глупости! Глупости! Простите, милый Александр, я скучаю, маюсь… Влюбилась! Что тут такого?! Любовь – не порок, но большое свинство… Храни вас Бог…»