Том Роббинс - Сонные глазки и пижама в лягушечку

Он замолкает в ожидании. Пауза затягивается. Будь эта пауза домом, в нем могли бы разместиться Христос и все двенадцать апостолов, хотя Иуде Искариоту, пожалуй, пришлось бы ночевать на веранде. Напряжение тишины столь велико, что вы продолжаете молчать уже просто из вредности. Когда Белфорд наконец говорит, его голос подточен паникой, как термитами. Он пищит даже тоньше, чем вы:

– Случилось что-то плохое, да?

– Боже, Белфорд! Это ты так мило шутишь, да? Когда последний раз происходило что-то хорошее? Ты что, в тыкве живешь? – Вы лихорадочно пытаетесь нащупать реостат, понижающий уровень досады. – Если ты имеешь в виду Андрэ – а что же еще, на все остальное тебе плевать, – тогда нет, ничего плохого не случилось. Ничего хорошего тоже. Что касается твоей обезьяны, все по-прежнему.

– Гвендолин, ты сердишься?

– Я? Сержусь? Ха-ха! С чего ты взял? Ты что, покурил калифорнийской травки? Ну понятно. Вот ты зачем туда полетел! Чтобы спокойно покумарить…

– Гвен, милая! Что с тобой?

– Что со мной?! О, ничего страшного, все в ажуре! Еще один день из жизни дурака, как гласит восточная мудрость. Короче, милый. Давай бросай курить дурь. Если я встречу Андрэ, то скажу, чтобы он тебе перезвонил. Чао.

Швырнув трубку, вы бормочете:

– Бозо.

И почему-то начинаете смеяться.

Что-то изменилось. Вы сами. Отец рассказывал, что Диззи Гиллеспи однажды сел на свою трубу и погнул ее, создав таким образом инструмент, который изменил его карьеру. Некоторые перемены именно так и происходят. Хрясь – и ты уже дудишь в другой тональности. Что-то связанное с телефонным звонком, с разочарованием, со словом «бозо», соскочившим с языка; некая последняя капля – словно произошло что-то обычное и неуловимое, простое и таинственное, маленькое и очень-очень чистое, и ваша жизнь необратимо изменилась.

В дикой природе агрессивные и энергичные должны преуспевать. Ну что ж, агрессии и энергии у вас всегда хватало на пятерых – а какая польза? Возможно, все дело в неправильном угле атаки: ваш горн всегда был направлен строго вперед, а надо было задрать его чуть-чуть вверх. И вот теперь… Конечно, это всего лишь предположение, ничего определенного. Однако если кто-то сомневается, что ваш настрой изменился, – пусть посмотрит, с какой решимостью вы срываете халат и пижаму, лихо натягиваете облегающее черное платье (прямо на голое тело, даже трусики не поддев), спонтанно подкрашиваете глаза и губы и с бесшабашной уверенностью набираете номер Ларри Даймонда.

– Если вы звоните, чтобы поплакаться насчет рынка, – говорит его автоответчик на фоне грохота и стука, – то вынужден огорчить: здесь вас никто не пожалеет. Неужели вы и вправду думали, что нация, которая верит во второе пришествие, поджидающее за дверью в свежем галстуке и с мятной лепешечкой во рту, – что такая нация может строить долгосрочные планы и прогнозы, необходимые для поддержания сверхэкономики? Ребята, вы меня смешите! – Он хихикает, как механическая куропатка, которая снесла яйцо из колючей проволоки.

Вы глотаете слюну и моргаете, пытаясь переварить содержание сообщения и сам факт, что он его уже изменил; затем, собравшись с духом, выпаливаете:

– Слушайте меня внимательно, мистер Даймонд. Это Гвендолин Мати. Я хочу поговорить с Кью-Джо Хаффингтон, и немедленно! Если в течение десяти минут она не перезвонит, я сообщу в полицию!

В вашем голосе звенят зазубрины решимости, хотя по тональности он, по правде говоря, на пару октав выше, чем полагается голосу взрослого человека.

Ожидая звонка, вы подбираете к черным туфлям соответствующую сумочку; туда перекочевывает содержимое вчерашней сумки – за минусом дурацкой карты Номмо, которая вернулась обратно в колоду. Надо послушать новости. Выпуск Си-эн-эн, конечно же, посвящен финансовому кризису. Да уж, «новости» – это слишком громко сказано. Продолжается все та же угадайка: что случится с рынком в понедельник, если комиссия по ценным бумагам вообще разрешит его открыть. «Если рынок не откроется в понедельник, – спрашивает комментатор, – то когда же он откроется? Чего мы собираемся ждать? Улучшения ситуации? Этого можно ждать до конца наших дней…» Да, звучит удручающе, но по крайней мере никто на Си-эн-эн не обвиняет в случившемся христианскую догму.

Проходит десять минут. Вернее, пятнадцать – если уж быть точным. Кью-Джо так и не позвонила. Ладно, время действовать! Набросив плащ «Барберри» и сжимая в кулачке симпатичный пестрый зонтик, словно нож-свинорез, вы решительно выходите на улицу. Пожалуй, имеет смысл воспользоваться «линкольном» Белфорда – на тот случай, если Андрэ, случайно попавшись на пути, узнает знакомый экипаж и захочет взойти на борт. В «порше» вы бы его не пустили ни за какие коврижки, даже если бы он голосовал на перекрестке с аварийным sos-бананом и сломанной рукой: до сих пор не забыть, как вы согласились отвезти его к ветеринару на ежегодную прививку. (Белфорд в тот день оформлял крупную сделку.) По дороге домой милый малыш обломал все кнопки и ручки, прогрыз дыры в кожаной обивке и неоднократно порывался повисеть на зеркальце. Уже возле Белфордова дома он откупорил пузырек с обезьяньими витаминами, набил ими полный рот и, визжа от горечи, плюнул фиолетовым фонтаном, безнадежно загадив все сиденья, коврики и новый деловой костюм от «Армани». Белфорд заставил мерзкую скотину стать на волосатые колени и молить бога о прощении, что, конечно же, очень трогательно, однако ваш кожаный атташе-кейс «Гермес» стоимостью 900 долларов до сих пор покрыт позорными лиловыми пятнами.