Том Роббинс - Сонные глазки и пижама в лягушечку

Ну наконец-то! Сподобился любимый, выдавил-таки вопросик! (Не путать с «выстрелил вопросиком», что он тоже пару раз пытался сделать – и неизменно напарывался на уклончивый ответ, ибо вам не хотелось отсекать степени свободы.)

– Мне следовало это предвидеть, – сознаетесь вы. – Точнее, я все предвидела, только ничего не стала предпринимать. А знаешь почему? Если бы я вывела клиентов с рынка, а он бы взял и поднялся, как в прошлом году, – меня бы все ненавидели, презирали и считали глупой трусихой. С другой стороны, если рынок сейчас обвалится, то мы все окажемся в одной связке, и я уже не буду единственной дурочкой, на которую показывают пальцем. Вот поэтому я никого не вывела. И, что самое худшее, сама осталась на обреченной посудине.

– Да, но почему обреченной?

– Ну, это всем известно. Наша экономика весь год болталась на волоске. Цены на акции завышены, дивиденды занижены. Капитал утекает из страны мощным потоком, причем большинство американцев продолжают верить, что правительству удастся повернуть этот поток вспять. Весь рынок ценных бумаг держится на голой вере в ум и честность правительства. Сегодня в «Быке и медведе» был один персонаж, бывший брокер, совершенно опустившийся. Мерзкий тип… Я слышала, как он сказал: «Вера – это когда ты в чем-то убежден, хотя точно знаешь, что это неправда». И знаешь, в этом что-то есть. Вчера – боже, как давно! – наша вера подверглась серьезному испытанию: сразу несколько городов, два в Пенсильвании и один в Мэриленде, объявили дефолт по муниципальным облигациям. На Уолл-стрит началась тихая паника, и к вечеру один из аналитиков сделал заявление. Он предсказал, что Нью-Йорк тоже объявит дефолт, а банк «Трейс Манхэттен» всплывет кверху пузом. После этого все и началось. Крупные инвесторы и держатели индустриальных и пенсионных фондов бросились все сливать, а следом, цепляясь им за подтяжки, устремилась разная мелюзга.

– На сколько пунктов упал рынок? На восемьсот?

– Восемьсот семьдесят три.

– Кошмар! Я думал, что после обвала в восемьдесят седьмом году ввели какую-то систему ограничений. Автоматические предохранители, чтобы не допускать таких лавин.

– Судя по тому, что я слышала про восемьдесят седьмой год – я тогда только в школу ходила, – та катастрофа была вызвана внутренними причинами. Возникло расхождение в котировках между Нью-Йорком и Чикаго, потому что фьючерсы хеджировались без покрытия. На рынке фьючерсов еще не ввели правило роста, и короткие позиции можно было открывать без ограничений. При падающем рынке брокеры должны были ждать повышения, чтобы открыть короткую позицию, поэтому они хеджировали свои портфели в Чикаго, а благодаря автоматизации торгов объем сделок стал расти лавинообразно, и это всех погубило.

Интересно, понял ли Белфорд хоть одно слово? Если нет, то как он собирается быть вашим мужем? А если даже и понял – все равно это немыслимо! Вглядываясь в знакомое лицо, залитое переменчивым светом уличных фонарей, вы пытаетесь представить, как Белфорд будет выглядеть через десять лет. Социальный работник со стажем. Оплывшая челюсть, очки в тонкой оправе, лысая макушка, на висках длинные седые патлы. Бенджамин Франклин без воздушного змея.

– А вообще ты прав, Комиссия по ценным бумагам ввела ограничения. Теперь внутренние причины уже не способны вызвать обвал. Но есть ведь еще внешние причины, от которых защита в принципе невозможна. В самом деле, как тут защититься? Залепить скотчем рот биржевым аналитикам? Ограничение продаж не может предотвратить массовый выкуп инвестиционных паев. Замедлить – да. Но когда маховик раскрутится его уже не остановить… А сегодня еще добавились всякие атмосферные явления, вспышки на солнце, от которых стали виснуть компьютеры. Короче, один к одному, полоса неудач. Наверняка это все из-за меня, из-за моих вложений…

Белфорд убеждает вас быть скромнее, не принимать биржевой крах на свой счет. Вы смеетесь в ответ, хотя шутили лишь отчасти. Просто у некоторых людей есть «денежные» гены. Например, у Познера. И даже у Белфорда. Дело не в том, что они постоянно наследуют состояния, хотя такое тоже случается. Просто эти люди генетически предрасположены к богатству. В их ДНК есть добавочная золотая хромосома, которая притягивает деньги, подобно тому как неполные или поврежденные хромосомы притягивают болезни. Увы, в вашем генотипе эта хромосома отсутствует, и все попытки насильственной мичуринской имплантации вызвали реакцию отторжения – привой не прижился. Теперь, чтобы поддерживать уровень зелени в системе, вы вынуждены делать регулярные болезненные инъекции. Изменилось бы что-нибудь, если бы ваш отец был не Фердинанд Мати, а Фердинанд Маркос, коррумпированный филиппинский президент? Или если бы ваша мать не писала стихов? Возможно. Однако обстоятельства сложились так, что вы зависите от денег, как диабетик от инсулина: постоянно впрыскиваете их себе, чтобы предотвратить криз, и в то же время испытываете аллергические реакции, когда белые тельца мобилизуются на борьбу с долларовой интервенцией.