Анна Васильевская - Домашний кинотеатр или исповедь правильной девушки

Я смотрела на эту ёлку, и мне дико было. Есть ведь в этом мире люди, для которых это первое Рождество после смерти любимого мужа или жены. Или после потери ребёнка, может быть, даже не рождённого. Кто-то только что узнал, что тяжело болеет и жить ему осталось три месяца. Кто-то только что попал в детский дом. Или в хоспис. А мы устраиваем такой беспредел. Уверена, там было около сотни подарков. Сотни! Если бы каждый десятый отдать нуждающемуся человеку, мир, может быть, стал бы добрее, а мы даже не заметили бы, что подарков стало меньше. Вот оно, общество потребления. Не знает никаких границ.

Может быть, эти ощущения не были бы такими сильными, если бы не вся остальная обстановка. Эти вечные причитания мамы о том, что она устала, что она не успевает, и никто ей не помогает. Я ей пыталась прийти на выручку на кухне. Но она болтала больше, чем делала. Вместо того чтобы прожарить все в два раза быстрее на двух сковородках одновременно, а потом переложить слоями в миску, она пыталась вместить все в одной, из неё все вываливалось, она в процессе пыталась сразу вычистить плиту, не забывая мне при этом рассказывать, как бессмысленно организована жизнь тёти Оли. Мама прыгала вокруг меня, а моя помощь заключалась лишь в том, что я стояла и пыталась осторожно помешивать овощи в сковородке так, чтобы из неё ничего не выскочило. При такой организации готовки и после одного блюда устанешь.

И потом сам праздник. Меня чуть не вырвало, когда я услышала то, что она сказала про Агнешку. «Какие-то лекарства»! За месяц до этого она мне точно то же самое рассказывала по скайпу. Только тогда сказала не «какие-то», а противозачаточные! Вот и весь смысл Рождества: сидеть за столом и изображать семейную атмосферу, в то время как в завуалированной форме ведётся разговор о контрацепции моей подружки и, по совместительству, соседки моих родителей. В этот момент я пыталась отвести взгляд от мамы, но в моем поле зрения была ещё только ёлка с морем подарков. Я правда чуть не заплакала.

Конечно, может быть, я придиралась, может быть, ожидала чего-то необыкновенного. Возможно, я ожидала детского восторга и таинства, которое не могло случиться не потому, что мои родители делали что-то не так, а потому что я уже не была ребёнком. Формально все было хорошо. Вот замечательная семья, все приехали на праздники, все прекрасно. Но в глубине души у меня что-то щемило, не давало радоваться.

Ещё в Швеции у меня появилась привычка часами рассказывать мужу про свою маму и про все, что она делает неправильно. Я делилась с ним всеми нашими с ней разговорами, подчёркивая, как неправильно она себя ведёт, как меня это раздражает. И по-прежнему не замечала, что делаю то же самое, что и она: обсуждаю и осуждаю. Муж спрашивал меня:

– Зачем ты так много про неё говоришь? Закончила с ней беседу – и все. Её тут нет. Зачем уделять ей теперь время, отдавать и свои, и мои силы? Подумай о чем-то другом, пойми, что ты в нашем доме, словно в крепости. Не давай ей здесь поселиться. И вообще, мне кажется, что тебе пора завязывать с этими многочасовыми разговорами.

– Нет, что ты, что ты! Мне совсем не сложно с ней разговаривать! – вдруг с натянутой улыбкой отвечала я. – Я не могу перестать общаться с мамой. Она ведь волнуется за нас, нам с ней порой очень весело.

– Она не волнуется за нас, она пытается нас контролировать. И заодно заполнить свои дни.

– Да как ты можешь так говорить?! Моя мама – не бездельница. У неё очень много дел! Она... она...

– Ну, что она? Что она делает, кроме того чтобы питаться твоими силами?

Ответом на этот вопрос был, как правило, плач. У меня не было никаких жизненных сил. Сил на разрыв с мамой тоже не было. Единственной защитой мог быть плач. Или перевод разговора на то, что и бабушка Андрея ничего не делает, и точно так же тянет из меня силы.

Через полтора месяца после того Рождества, которое мы провели у моих родителей, у Андрея заканчивался первый контракт во Франции, и нам надо было уезжать. Мы уже знали, что вернёмся в эту страну, правда, в другой город и на другую работу, поэтому надо было распродать все имущество, мебель и прочее, собрать все вещи и уехать в Россию. Процесс был очень тяжёлым и напряжённым. Мы в очередной раз убедились в том, что переезд хуже пожара. Особенно когда авиалинии ведут жёсткую политику перевозки багажа, и надо все своё имущество запихнуть в три, максимум – в четыре чемодана. Остальное нужно либо продать, либо подарить друзьям. Наконец настал момент, когда мы отдали ключи от нашей квартиры. В этот же день мы должны были арендовать машину, чтобы со всем багажом доехать до аэропорта. Квартиру мы сдали накануне отъезда, потому что боялись, как бы не возникли какие-нибудь сложности и задержки, и не хотели все делать в последнюю минуту, осознавая, что можем в итоге опоздать на самолёт. Наша подруга предложила нам последнюю ночь провести у неё в квартире, благо жила совсем рядом с нами, недалёко было переносить багаж. Она отдала нам ключи, и когда мы наконец распрощались с нашим жильём, то пришли в квартиру подруги и просто грохнулись на диван. У меня было такое ощущение, словно меня придавил какой-то гигантский контейнер. Через два часа надо было вставать и идти снимать машину, но у нас не было на это сил. Мы словно находились в невесомости, пошевелить рукой или ногой было сложно, и нам стоило большого самообладания всё-таки заставить себя встать.