Александр Ермак - Чагудай

Целую тебя, мама. И Варю, Сему, отца…»

Это мое.

Еще письма, открытки, телеграммы от каких-то знакомых и незнакомых. От очень дальних родственников. Многие имена, содержимое писем мне уже ничего не говорили. Эти письма были мертвы вместе с теми, кому предназначались. И я рвал их вместе с еще «живыми», с теми, над которыми улыбался и плакал. Рвал и бросал на противень, запалив маленький костерок из прошлого.

В третьем, в самом большом отделении сумки – фотографии. Просмотрел их. «Мертвые» также предал огню, «живые» оставил. Возьму с собой в Шольский. Может быть мои дети, а может и дети моих детей захотят увидеть, как они выглядели – эти чагудайцы: Петр Парфенов, Анастасия Комарова, Иван Парфенов, Любовь Ромашова, Семен Парфенов, Варвара Парфенова и я – Николай Парфенов – сначала чубатый пацан, теперь уже совсем лысый дядька.

Я зачитался, засмотрелся – прозевал, что надо сходить после обеда в управу. Спохватился, когда стемнело и стало трудно читать. Значит, останусь еще на один день в Чагудае. Только б не на больше…

С утра зашел к Брагину. Тот развел руками:

– Даже не знаю, что делать. Документы то ли на почте застряли где-то, то ли на заводе еще…

– Так зачем же меня вызвали?

– Должны были прислать.

– И что, что теперь?

– Будем выяснять, искать…

Вышел от Брагина в полном смятении. Снова дежуривший в этот день Юрка спросил:

– Что, не закончили?

– Нет.

Юрка удивился:

– Может, ты ему мало дал?

– Чего?

– Ну как чего? Денег…

– Ничего я ему не давал.

Юрка засмеялся:

– Так ты никогда не закончишь. На лапу ему надо хотя бы немножко положить. По-другому не получится…

Я снова зашел в кабинет, достал из кармана портмоне, вытянул купюру:

– Сколько? – вытянул другую. – Еще?

Брагин быстренько сунул деньги в стол:

– Достаточно. Приходи через два часа.

Как же хотелось его убить на месте. Взять Лешкин табельный и:

– Бах-бах-бах…

Юрке я дал на водку:

– Спасибо.

Он оглянулся:

– Давай попозже вместе и сообразим.

– Я не могу сегодня. Ты уж один – не обижайся…

– Ладно…

На крыльце управы до меня дошло, что Брагин мог сделать все и раньше. Гораздо раньше. Даже, наверное, в мой прошлый приезд. И тогда мне можно было бы в этот раз совсем не возвращаться. Нужно было тогда просто дать Брагину денег. Наверное, это было настолько очевидно для всех, что никто мне и не подсказал. А я, занятый мыслями об умершей матери, как-то и не задумался даже. Сказали «… быстро не получится… Тут несколько месяцев, а то и лет разбираться надо.» И я поверил. Так же, как верил в Шольском. Но так нельзя в Чагудае.

Но все кончено, кончено, кончено… Через два часа уладим с документами. Уеду на вечернем автобусе. Из Чагудая. Туда, где ждет меня тоненькая и хрупкая, дети, работа, нормальные люди. Мы всей семьей пойдем в парк. Будем просто гулять, дышать и радоваться жизни.

Забежал, сказал помятой, как и в прошлый раз, Ольге:

– Через два часа будь в управе.

– Буду. Но мне бы… поправиться бы…

– Там у Юрки Сурепова спроси…

И на кладбище. По тропинке мимо болота, по самой его кроме вверх на огромную поляну. Вот они могилки.

Здесь лежит дед. Отец. Мама. Сема. Варя.

Вот тетка. Дядя.

Могилка учителя Пойгу. Свежие цветы. А я не догадался…

Серега. Сосед дядя Паша…

Я вздохнул. Как ни странно, но именно здесь вдруг успокоился. Глянул на часы:

– Еще есть время.

И почему-то добавил мысленно: «Целая вечность».

Присел возле маминой могилки. Смотрел, как покачиваются внизу камыши Чагудая. В такие мы забирались пацанами несмотря на угрозы родителей и собственные страхи. Потом, испугавшись какого-нибудь болотного звука, с воплями вылетали обратно. Сидели на берегу, слушали, как бухчит Чагудай. Смотрели, как в его глубине зарождается туман.

Я даже прикрыл глаза, представив на берегу себя, Серегу, Юрку, других пацанов. Вот мы сидим и смотрим. Туман поднимается, ползет. Все ближе и ближе. И уже надо уходить, убегать.

Я поднимаюсь и совсем не чувствую своих ног, своего тела. Начинаю все сильнее бояться и очень тороплюсь. Чуть не бегу обратно по тропинке. Быстрее, быстрее. Впереди давно уже должен быть мостик. Но его все никак нет. А тропинка все больше не похожа на саму себя. Точно – это другая, какая-то чужая, заброшенная. По такой ходят редко и неохотно. Почему-то камыш…

Меня бросает в жар. Потом в холод. Я понимаю, что заблудился в тумане. Но все же надеюсь, что тропинка выведет меня. А она становится все призрачнее. Под ногами зачавкало.