онавсем говорила, что ей «в прошлом году исполнилось сто лет». По-видимому, как стопроцентная женщина, Вера Ивановна скрывала свой возраст (мама утверждала, что ей давно перевалило за сто). Вера Ивановна была счастлива, несмотря ни на что. Несмотря на то, что на закате лет осталась без семьи. Её муж красавец – молдаванин (действительно красавец: видела фотокарточку) покинул её в молодости. Он ушёл туда, откуда не возвращаются, прямо с концерта с дирижёрской палочкой в руке. Её сын Николай, подобно мужу, умер от разрыва сердца. Николай был очень умным человеком: он сочинял шахматные этюды, принимал участие в интернациональных конкурсах и нередко одерживал победы. С ним произошёл такой случай. Он занял первое место в международном состязании. В качестве приза организаторы прислали победителю шахматы с драгоценными головками. Об этом Николай узнал из сопроводительного письма. Однако сами шахматы не соответствовали описанию: вместо драгоценных головок оказались обыкновенные. Николай постеснялся выяснить причину, за него на почту отправилась Вера Ивановна. Там ей популярно объяснили, что «всё напутали проклятые капиталисты». Упавшая духом женщина догадалась, что виноваты не европейские капиталисты, а азербайджанские социалисты, но решила не беспокоить ни тех, ни других. Правду говоря, в силу характера она переживала недолго. Вера Ивановна даже собственного сына оплакивала не больше недели. В смерти она винила самого Николая, хотя была доля и её вины. Когда сыну стало плохо с сердцем, в доме не оказалось сердечных лекарств. Николай жаловался не очень. Он щадил мать, поэтому вежливо и осторожно попросил её сходить за валидолом. В аптеку Вера Ивановна собиралась как на праздник: она погладила шёлковое платье и почистила туфли – «лодочки». По дороге она встретила приятельницу и долго с ней беседовала. Когда Вера Ивановна с валидолом в ридикюле вернулась домой, Николай был уже мёртв. Через неделю после похорон сына безутешная мать вполне утешилась. Она принимала активное участие в общественной работе, придирчиво следила за своей внешностью и дружила со мной. Это было не трудно, так как Вера Ивановна частенько к нам наведывалась. К маме у неё был материальный интерес, а ко мне – духовный. Как все остальные соседи, Вера Ивановна ждала от мамы какой-нибудь помощи. Когда же она заявлялась к нам домой с салатом в руках, это означало, что пора накрывать на стол. Вкусив маминых яств, повеселевшая Вера Ивановна настраивала гитару и подступала ко мне. Что касается меня, то я шла к ней навстречу с распростёртыми объятиями. Как задушевные подружки, мы устраивались где-нибудь в уголке и приступали к вокалу. У Веры Ивановны было приятное сопрано, я подпевала ей дискантом. Талантливая женщина учила меня своим песням:
– Кто не знает букву ять, букву ять, букву ять,
Только где её писать, где писать – да.
Вот вопрос извечный, вопрос извечный, вопрос извечный,
Ведь неудобно же, конечно, писать «корову» через «ять».
Я с удовольствием заучивала текст и радовалась тому, что в русском языке больше нет этой коварной буквы. Напевшись всласть, мы переключались на поэзию. Вера Ивановна не хуже Ильинского декламировала Маршака, а также Михалкова, Чуковского и Барто. Наобщавшись вдоволь, мы расходились по своим местам. Моя старая приятельница отправлялась вздремнуть в свою холостяцкую квартиру, а я – на свою девичью веранду. Обычно я просыпалась от громкого чириканья воробьёв или от крика соседки, которая на весь двор проклинала всю советскую власть с Брежневым во главе. Иногда меня будил негромкий голос: «Маша, ты меня слышишь?» «Слышу, слышу», – отвечала я Гюле с пятого этажа. «Тётя Женя не может открыть дверь. Под половиком почему-то нет ножа. Открой, пожалуйста». Я вскакивала с раскладушки и быстрее ветра мчалась в прихожую. Мама, как обычно, была ласковая и жизнерадостная: «Как поживаешь, доченька?» «Лучше всех. Приходила Вера Ивановна, сказала, что вечером собираемся на балконах обсуждать девятиэтажку». Вечером означало после десяти часов, ибо ранней осенью в это время в Баку наступала долгожданная прохлада. Мои соседи переделывали все домашние дела и могли себе позволить отдохнуть за чашкой чая на балконе или за разговорами в беседке. На этот раз разговор предстоял серьёзный: следовало уточнить план действий против строительства девятиэтажки. Ровно в десять народные активисты были на своих местах. Выпив по чашечке индийского чая (уважающие себя бакинцы другого не признавали), соседи приступили к дебатам. Говорить приходилось довольно громко, чтобы было слышно на соседних балконах. Иногда мама высовывалась в окно, чтобы в гулкой тишине бакинской ночи выступить перед сподвижниками. Дискуссия завершилась далеко за полночь. Заговорщики разошлись усталыми и «подкованными». В их распоряжении было несколько часов, чтобы ненадолго расслабиться перед решающей схваткой.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу