Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене

Спасай его. Впрочем, поздно. Ты так и не придумала, что подсунуть этим ублюдкам в качестве куклы времени.

„Все! Он убит. Мой Василий. Я не уберегла его. Почему?“

Но кто же идет с ними, внутри них? И кто там валяется в вагоне, искореженный?

Ксения, в отместку судьбе оставшись жива, уезжает из России вдовой. К моменту отъезда из Крыма на корабле вместе с вдовствующей императрицей, матерью Николая Александровича Марией Федоровной. Встреча двух вдов – история почти случайная, даже скучная, да и не любила Ксения царствующий дом, считая его виновным во всех бедах страны. Но это и не важно. Ей нужно было переправиться в Европу. Она поселилась в Париже. Работала в газете кем-то вроде курьера, затем репортером светской хроники. Барышня видная, умная, образованная, вполне светская и нежная. И карьера задалась. И настроение соответствовало. Ей были безразличны успех и деньги, она была одержима идеей мести, точнее, воздаяния убийцам за смерть мужа.

Это была их самая первая, еще невинная ночь, ночь шуток и грез. Когда она грустно пошутила: „Ты не мог бы быстрее“.

Он ответил за нее: „Шутка“.

И вот теперь она произнесла слова, после которых она полюбила Василия окончательно и бесповоротно: „В том, как ты целуешь меня, как поворачиваешь мою задницу к себе, как садишься за стол и снимаешь штаны, в том, как ешь и надеваешь свою шляпу, в том, как ласкаешь меня и накрываешь одеялом, в том, как читаешь и пишешь, говоришь о женщинах и во всем остальном – виден твой ум“.

И еще она запомнила его слова, сказанные в первую же их сладкую ночь: „Если так случится, что меня убьют, могла бы ты отомстить за мою невинную смерть убийцам?“

„Да“. – Ответила Ксения.

Через несколько лет Ксения влюбилась, как ей показалось, совершенно искренне, во французского дипломата, барона, и даже переехала к нему домой, став его сожительницей. Но не женой. Она не хотела развестись с убиенным мужем. Она не могла. Она продолжала жить местью.

Да и как бы она это сделала, кто бы ее развел. И как? Она бежала из России, по дороге потеряла все документы. Хотя это, конечно, все ерунда, потому как здесь, во Франции, никто не знал, что у нее был муж. И она вполне могла бы зарегистрировать свой брак по французским законам. И даже обвенчаться в католическом храме. Она не развелась и не женилась наново, совсем не потому, что это был бы еще один смешной грех на ее совести, поскольку, по сути это было бы двоемужеством. Она не могла. Живя местью.

Она никуда не могла деться от этого запаха – гниль пропитала не только воздух, которым она дышала, но и предметы, которыми она пользовалась. И она никак не могла отхаркаться, отмыться, ей казалось, что уже руки и кожа её, волосы, губы пропахли гнилью. И ужас ее охватил, ей стало казаться, что она сама уже гниет.

Только месть. Месть могла её спасти. Ксения решила отомстить, чтобы избавиться от наваждения.

Или не было иного пути. Но, может быть, так и было – ведь она исчерпала свою тень, она жила уже без тени. Значит, ей не было больше места на земле сна – так решила Ксения. И она очнулась окончательно. Очнулась и обнаружила себя перед зеркалом в розовоблудном будуаре – последняя и окончательная победа стиля над старостью.

„Милый! Подойди ко мне“.

Ксения осталась сидеть на низком стульчаке, а барон устроился у ее ног, положив голову ей на колени.

„Помнишь, наш самый первый приезд на море, вдвоем. Мы шли по берегу моря. Был почти полный штиль. Легкий-легкий прибой шуршал под ногами песком, шипели волны, откатываясь назад. Ты обнял меня за плечи. И, кажется, покойной была твоя душа. А у меня было постоянное ощущение, что за нами подглядывают, причем, между нами и подглядывающим – толстенное стекло, за которым ничего не слышно – лишь видно. А поскольку стекло с синим оттенком, весь берег и весь прибрежный мир окрашены в синий цвет… Для кого-то… Я ни на секунду не могу забыть о мести. Адские гвозди в тот момент вонзились в мою душу! Отомстить – вот чего нужно было сделать. И эта мысль уже не давала покоя. Никогда и нигде. Эта мысль стала смыслом моего существования. И еще у меня появилось странное ощущение, будто бы я все забыла, я лишь помнила о том, что я их убиваю, но я не помнила, за что, и почему. Может быть потому, что они были очень противными и пошлыми“.

Она говорила вслух, обращаясь в минувший сон, ему все свои силы и волю отдавая, пересекаясь с ним в пространствах правды и воображения. Слова глохли, путаясь в муаровых слезах. Она млела и плакала. Терпение и труд – вот куда вели ее слова. Никогда уже она не поймет движения крови по жилам, никогда уже она не съест свою собственную печень. Всё, всё, всё самое невозможное можно было во сне, которому, казалось, не было конца. Потому что никогда она уже не заснет. Она вычерпала свой сон до основания – там ничего уже не осталось. Ничего! Она ради услады смерти свой сон использовала – и сон её выкинул на дорогу, ведущую в рассвет.