Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене

«13 июля 1996 г. А твоя девочка гораздо хуже, чем ты думаешь. Она оказалась ленивой, взбалмошной, глупой, к тому же – трусиха. А ей так хотелось быть сильной. И что же? Не прошло и нескольких месяцев, и она уже ни на что не способна, кроме как вздыхать и жаловаться на свою жизнь, и реветь ночами, уткнувшись носом в подушку. Ей все не так, все плохо. Она витает где-то в облаках, забросила спорт и учебу. Она садится на трамвай в прямо противоположную сторону и потом плутает по городу. Ты будешь смеяться: она просидела час на холодной лестнице в домашних тапочках и тоненькой кофточке, к тому же вместе с собакой, потому что вышла без ключа из квартиры и захлопнула за собой дверь.

Что с ней делать? Посоветуй.

Милый, прости мне этот бред. Я так тебя люблю. Я увядаю, угасаю, я погибаю без тебя. Я бледнею, глупею, скучнею, болею. Господи! Помоги нам! Нет никаких сил жить без твоих глаз, без удивительной нежности, которую ты даришь мне.

Прости мне мое настроение, мою хандру. Ты такой молодец, ты днями и ночами работаешь, а я вот раскисла. Но я верю и в себя тоже, и знаю, что соберусь с силами и с мыслями, возьму себя в руки и… не знаю, что будет. Пусть будет так, как будет.

Обнимаю и целую тебя, родной мой. Скоро мы уже будем вместе».

«А мать моя все же дура. Впрочем, большего от нее и не требовалось. Ведь любви полна ее душа. А большего от нее и не требовалось. Удивительно. Я часто говорила с ней сквозь зубы. Но после ее решения о предсмертном одиночестве, и после этих древних писем, и после грушевидных капель чернильных размытых на страницах, я влюбилась в нее без памяти. Она ожила для меня как никогда. Ведь только по отношению к живому человеку можно испытывать любовь и ненависть. Мать – больше не пыльный орнамент моей души, а ее предначертательное содержание. И я, кажется, влюбилась в отца. Отец приобрел черты живого человека, которого можно любить и любить, и, может быть, ненавидеть. Без налета пыли временной он мне еще более симпатичен. Отец – теперь не легенда, и не фамилия, а плоть, начертанная смелыми мазками на полотне моего сердца, и высеченная резкими штрихами в камне моего сознания».

«13 июля 1996 г. Лечу из Москвы. Рядом со мной двенадцатилетняя нимфетка и цвета ваксы black man с глумливым выражением лица, время от времени он дергал волосы из ноздрей. Потом ему надоело это занятие, он принялся грызть ногти. Затем уперся глазами в миловидную бортпроводницу, наконец, заснул, почмокивая. При этом его уши трепетали, как гнилые листья секвои. (Почему, собственно, секвойи?)

В самолете было душно, ногам тесно, и от кресла пахло кислой капустой. В целом полет проходил нормально. Прилетели в аэропорт JFK. На таможне негритянки были очень нехороши собой, безвкусно одеты, аляповато накрашены, в пошлых украшениях, смешны и глупы.

Нью-Йорк встретил суетой, грязью на дорогах, пробками. Небоскребы впечатляют на фотографиях, на экране. В жизни проще и доступнее. Много людей, много бездомных, которые всюду спят – грязные и вонючие. Нью-Йорк принадлежит человечеству, немного обидно, что не тебе одному.

Вечером уже встреча в штаб-квартире крупнейшего издательства США. Вице-президент, типичный функционер, в меру туповат, в меру фальшив. Зашел странный разговор о предпринимательстве. Оказывается, в США до девяносто процентов новых предпринимателей в первый же год терпят крах. Одним словом, ни хрена ни о чем не договорились.

В Штатах инфляция не меньше нашей. Нью-йоркские квартиры, стоившие пару десятков лет назад несколько десятков тысяч долларов, сейчас стоят больше миллиона.

Нью-йоркское метро – монстр, переплетение линий, километры и километры под землей и над. Грязь, бездомные, одеяла под платформами, неприкаянность. В метро живут, спят, любят, зарабатывают, убивают.

Я устал от этой USA. Страна – как страна, говна кусок, сказала бы ты. Но не буду торопиться. Одесса сначала также не показалась, а потом увиделось нечто иное и моя впечатлительность была вознаграждена.

Среди таксистов много негров и бывших русских, советских, которые уже забыли откуда они пришли.

Недалеко от гостиницы несколько часов подряд негр играл на трубе.

Уже засыпая, вспомнил разговор с моим американским приятелем в Москве, он мне однажды сказал, мол, как можно прожить без пистолета в Америке.

Да».

«Чудовищно. Чудовищно. Чудовищной нежностью моя душа полна. Нежность не имеет знака. Нежность бесстрастна. Нежность созидает и живет. Как змея выползает из старой кожи во время линьки, я сдираю с себя свою боль и свой страх, высвобождаясь от всегдашнего чувства безотцовства и неполноценности детского одиночества. Я обрастаю нежностью, будто новой кожей. И я теперь защищена навсегда от чувства вины и страха перед обреченным детским одиночеством. Одиночества уже нет. Спасибо, мама. Давно я не говорила маме такого».