Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене

Сегодня воскресенье. С утра ходила на службу в тот греческий храм, о котором я рассказывала тебе. Сначала разболелась голова: от жары или от нескольких часов громкой непонятной речи. Но потом стало легче, отступило немного мое наваждение: уже не пылают без причины щеки, не звенит острыми нотками голос. Какая-то спокойная, ровная усталость. Может, это от того, что так нещадно палит солнце. Невозможно выйти на улицу, ездить на транспорте. Спасает то, что этот дом всегда хранит прохладу. При другой погоде у меня вечерами мерзнут ноги и как-то неуютно-зябко бывает, а сейчас хорошо.

Вот не выдержала – позвонила тебе. Потом пошла плавать и все думала о нашем разговоре, о встрече. Некоторое время назад я немного сомневалась в себе: а не выбъет ли эта встреча у меня почву из под ног, на которой я еще только неумело, неустойчиво балансирую? Как я буду потом? Но сейчас я уверена – где бы мы ни встретились (здесь или в России), это только поможет мне, наполнит меня новой, живительной энергией, придаст новые силы. Хотя, конечно, это будет и новым испытанием, но оно мне по силам. Я знаю, что должна пройти свой путь и не могу никуда свернуть или сбежать обратно. Как и ты свой. И от того, что ты дальше от меня, мне нисколько не легче осваивать эту жизнь. Я все равно живу тобой, где бы ты ни был. Просто такое чувство (это нелепо может быть, но так я ощущаю), что нужно убедиться, проверить наяву: увидеть глазами, услышать близко-близко от себя, почувствовать кожей, руками, спиной, задницей, промежностью и грудью, животом, губами, каждой частичкой себя почувствовать, что, да, все именно так, как в письмах, разговорах. А потом можно жить дальше: трудиться, учиться, добиваться новых высот. А деньги – да, какая же это мерзкая штукам! Как незаслуженно много они могут давать и как незаслуженно многого может лишить их отсутствие. Но ничего, всегда можно что-нибудь придумать, только, пожалуйста, не отказывайся от моей помощи, от этих денег, которые могут помочь нам увидеться. Вместе у нас ведь все должно получиться. Правда? Я же люблю тебя, я так люблю тебя. Пока. Будь осторожен.

Целую тебя, нежно-нежно, в самые губы».

«Будто в самые глаза меня поцеловали мамины губы, сквозь годы и губы отца, доставая меня во времени и пространстве. Будто тайну времени какую знает мама, разрушая своей любовью законы, жанры, пространства и времена. Я более не жду маминых приписочек, я жду старых писем. Я вся в нетерпении, что же там дальше? Куда меня ведет их чувство?»

«7 июля 1996 г. Ночь, дело к утру. Мы чудно поговорили с тобой на Страстном бульваре, на земле которого осталась распластанная лужа женской мочи, исторгнутая из раскоряченного женского тела.

Нет ничего прекраснее любви, нет ничего прекраснее свободы жизни, нет ничего прекраснее ненависти, нет ничего прекраснее разлуки, нет ничего прекраснее встречи и нет ничего таинственнее страсти. Все движется страстью.

Странно, подумалось о том, что с каким же тщательно скрываемым внутренним осуждением отмечены в истории человечества сексуальные гиганты: самый известный типаж – Казанова. Такое осуждение – не более как тщательно скрываемая зависть. Эти люди занимаются тем же необходимым делом для продолжения и развития рода человеческого, что и врачи, политики, ученые, литераторы, ибо сексуальные гиганты открывают новые человеческие возможности, повышают уровень требований к человеческому существу, что позволяет совершенствовать человеческую природу, развивая и шлифуя ее в трудах за право быть лучшим, возбуждая стремление сравняться с настоящими и исторически известными сексгигантами.

Кстати, я изрядно загорел. И выгорели волосы. Наверное, сейчас я бы очень сошел за своего на улицах Кельна или какого-нибудь Стокгольма.

Мне кажется, я знаю, о чем ты думала некоторое время тому назад. Ты, наверное, начала думать о доме, о той привычке, которая человеку необходима, о привычном магазине, о привычном почтовом ящике, о привычных соседях, привычной дороге и привычной работе, привычной улице, привычном виде из окна, о тех привычках, спорадическое нарушение которых, собственно, создает необходимую атмосферу для комфортной бытовой и вместе напряженной духовной жизни, создает то ощущение, куда человек укрывается от всех баталий и всех проблем. Тебе хочется иметь свой дом.

Кстати. В той дурацкой истории с псевдофранцузом меня невероятно раздосадовало одно обстоятельство – почему ты не влепила ему пощечину сразу, почему ты не разозлилась тотчас. Значит, ты была нерешительна, значит ты была пассивна. Но этого же нельзя.