Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене

Кричат чайки, и время от времени вонзаются в воду: без звука, почти без остановки, переворачиваются в воздухе и срываются вниз. Если повезет, что-то быстро заглатывают, скрываясь на мгновение под воду, выскакивают кряхтя, и отправляются в вечное, тупое парение над серой водой.

Вечером. Мягкий пастельный закат. Розовая ткань тишины накрыла воды реки.

Ночью над головой вместо бабочек перепархивают летучие мыши. Жуткие существа. Ощущение, что они сознают свое господство в воздухе. Милостиво разрешают человеку передвигаться внизу.

Люди здесь обучились ускорять время. Они торопятся прожить. Тягостное ощущение скуки повисло над городом.

Место потерянное временем. Место потерянного времени».

«В Висбадене мама никогда не обедала. К концу жизни она от многого устала, наверное, более всего от еды. Вместо обеда она выкуривала еще одну сигаретку длинную и черную в палевом мундштучке. Затем опять садилась за свой столик, с правой стороны которого у окна стоял черный хромовый чемоданчик, полученный по наследству, и читала, и выбирала, и рвала, спускала. И вновь».

«25 июня 1996 г. Сегодня суббота. Я была на концерте еврейской музыки. Это совершенно удивительная музыка, она абсолютно вне времени, потому что это аккорды на струнах человеческой души. Это ключ, это трепет души. И женщина, настоящая еврейская женщина, с волшебными глазами, мягкими и печальными, темными и страстными. Мне запомнилась одна ее фраза. Вот что сказала она о молодой немецкой девушке-скрипачке их труппы: „Да, ей суждено было родиться и вырасти в Германии, но у этой девушки еврейская душа, которой больше двух тысяч лет.“

Любимый мой, тебе сейчас очень трудно. Поверь, я переживаю вместе с тобой все, что происходит в твоей жизни, хотя часто не умею тебе сказать об этом, и не знаю как помочь тебе.

Я с тобой, и я не могу представить своего существования без твоей любви».

Мама не могла представить себе своего существования без любви отца и после его смерти. Вот ведь как. Она ведь так и жила одна все эти годы. С дочерью, но – одна.

Потому что мать дышала его воздухом. Дышала им. И нередко дочь находила ее плачущей в каком-нибудь жизненном углу. И тогда дочь ее жалела и холила.

И дочери казалось, что она ее понимала. Понимала. Кажется. Но теперь нет. Дочь поняла, что она не понимает свою мать.

«2 июля 1996 г. Вот – Одесса! Днем у меня были встречи, а вечером я вновь гулял по городу.

Первое впечатление. Ну, и что. Недоброжелательный, грязный, неухоженный, пыльный, с прошлыми претензиями, которые, озвученные неграмотными таксистами-частниками, звучат сейчас убого. Город с прошлой судьбой. В ресторанах и кафе, магазинах (где нет даже знаменитого крымского вина, а только испанские и французские вина не лучшего достоинства) нет никакой провозглашенной самостийности, а, как и в России, слепое хождение за плохими (на хорошие не хватает денег, а главное, вкуса и знаний) западными стандартами бытия. Да, красивы старые улицы Одессы, но это вчерашняя и завтрашняя боль, но не нынешняя заслуга.

Очень грубый выговор, который невероятно портит женщин, среди них практически нет или мало красивых. Женщины с маленькими головками, с тумбообразными, или порой красивыми ногами, но тогда бездарными лицами. Бездарные лица (мужские и женские), с мелкими чертами, низкими лбами, грубо рубленными телами, ничего не значащами лицами – явный символ Одессы. Маленький город Одесса, с легендарными атрибутами, типа лестницы и Приморского бульвара, и памятника Дюку. Но, правда, с замечательным новым памятником Эрнста Неизвестного „Золотой ребенок“, который стоит перед входом в Морской вокзал.

Мелкий город с мелкой судьбой.

Я очень хотел приехать в Одессу, чтобы глянуть. Глянул. Некрасиво и очень много пошлого, а еще больше бездарного. К черту утопии. Написал, призадумался. Пожалуй, лучше так, к черту прошлые и настоящие утопии, да здравствуют будущие.

Но! Старый – еще дореволюционный – центр – теплое место, с гигантской историей, населенный призраками и фантомами прошлого. Будущее вползает в эту жизнь осторожно, медленно, но верно. Одесса отличается необычайно высоким уровнем городского ландшафта, это, именно, город. А город – это конечно, старая, дореволюционная Одесса, в которой каждый двор, каждый дом и переулок вписаны в городской особенный ландшафт. Каждый двор – это особенная городская атмосфера. Масштабы не слишком велики, но больше и не надо, есть город, который чувствуется в каждом камне, каждом названии и повороте. Удивительно хорош был этот город до революции, видимо, невероятно гармоничен был городской ансамбль. Конечно, в Петербурге этого больше и выше качеством, но там масштабы порой скрывают камерность за динамикой еще проступающей чрезмерной роскоши. В старой Одессе чрезмерной роскоши не чувствуется, но стиль и вкус во всем, даже в бездарных каменных фигурках, которые соразмерно вписаны в городской пейзаж.