Владислав Дорофеев - Выкидыш

Мы выбрали Германию. Случайно. Практически. Потому как всюду нас бы ожидал ужин после обеда в среду! – куда бы мы ни прилетели. Тем паче, что при отлете из России нас всё равно сопровождал бы только трепет и ужас. Всё равно, куда бы ни лететь. Трепет и ужас – едины. Поскольку мы обычные недотепы, то и трепет, сопровождающий нас при отлете, обычен и прост, – это страх перед политической полицией. Всемогущественным и мифологическим органом власти над жизнями и судьбами людскими. Мы боялись ареста. Почему?

Потому что я предполагал, что меня не выпустят из страны. Потому что меня обвинили в шпионской деятельности в пользу Израиля.

Страхи мои начались 20 ноября 1998 год. Московская промозглая поздняя осень.

За два дня до того было также промозгло и истошно сыро. За два дня до того глубокой ночью земля прошла сквозь метеоритное облако. Мы с Хеленой ничего не видели, ибо ночное небо было закрыто облаками. Это было примерно с трех до четырех ночи. Все это время я познавал Хелену. Потом она призналась, что несколько раз она хотела взмолиться, прекратить! – не могла больше. «Что это такое?» – Думал я, обходя лужи грязи и воды. – «Гордыня!? Глупость!? Человечность!? Стиль!? Безвкусие!? Блуд!?» – Прежде, чем уснуть, сказал себе. – «Через несколько дней исполнится полгода нашей дочери. Двойра – моя третья дочь… Даже перед смертью последнее сказанное слово может изменить мир. Но, чтобы сказать это слово, надо проснуться, надо не спать. А почему мы спим, разве мы знаем, как нам жить?! Спокойно. Без истерик. Бдительность. Но и спокойствие». Зато н а утро у Хелены было много молока для вскармливания нашей дочери, Петрушки, как мы ее называем про себя и в себе.

Итак, осенне. Сумрачно, сыро и низменно. На дорогах наледи, между домами завывает ветер. Побыстрее бы добраться до метро или подъезда. На сей раз подъезда ОВИРа, по путанному вызову, с целью сделать копии некоторых документов, которых, мол, не оказалось в деле. В каком деле, каких документов на окраине сознания. Хотя и особенного удивления нет, я довольно часто по журналистским делам уезжаю за границу. Но ОВИР не причем, я паспорт оформляю через МИД, а визу, соответственно, получаю в посольствах.

Добрался, всхожу на третий этаж. Обгоняю на лестнице огромного детину, с хладными мертворожденными глазами и дунувшим в мою сторону внутренним интересом. Охолодело сердце – по мою душу! Точно! Оклик – «Halt » (я не вдруг осознал, что он окликнул меня по-немецки)! Обращаясь ко мне по имени-отчеству и после нескольких невразумительных слов насчет его принадлежности к политической полиции, о чем свидетельствует торчащее у меня под носом краснокожее удостоверение, этот мертворожденный детина начинает с налету! вербовать меня в сексоты. Он припирает меня к окну и предлагает рассказать всё, что я знаю о внутренней жизни израильского посольства, о моих контактах с израильскими дипломатами. Наткнувшись на вопросы и сопротивление, угрожает, затем шантажирует возможным обвинением в шпионаже в пользу Израиля. Мол, ты есть – инициативный шпион, ты частенько ходил в израильское посольство, а мы не знаем, чем ты там занимался. И вообще, мол, мы тебя пока не арестовываем, не запрещаем тебе работать и жить на свободе. Гуляй пока.

Во время часового разговора-допроса-перебранки чекист-Сергей (так он представился – через дефис) сетует на неоправданно отрицательный образ политической полиции (как будто бы он когда-нибудь может быть иным!), сложившийся в российском народе. Мол, Гусев (редактор бульварной московской газеты), когда взорвали его корреспондента Холодова, обвинил во всех грехах политическую полицию. А нас, мол, и так постоянно реформируют, мешают работать, нас унижают. А мы защищаем безопасность граждан.

«Надеюсь! Вы не сомневаетесь в этом?!» – Спрашивает он меня пытливо.

«В чем?!». – Обычный ораторский прием, чтобы выиграть время, и найти ответ.

«В том, что мы защищаем безопасность граждан?» — Он так и говорит, « защищаем безопасность» .

«В том, что вы это должны делать?! Нет!».

Он пахнет во время разговора, этот политический полицейский воняет. Вокруг него стоит запах гнили. Он родился уже гнилым, потому что он родился мертвым. Мертвые – не секрет – всегда гниют. И этот, есть надежда, сгниет когда-нибудь до костей. А кости не пахнут, перемешанные с песком, травой, гравием, омытые водой, источенные временем. Умри! Думаю я, глядя на этот двигающийся громадный труп, неестественно огромный. Могила, подземное стеснение, несвобода – всё это накладывает отпечаток на внешность. Кто же их вынимает из могил, кто им не дает покоя, рождая мертвые трупы вновь и вновь?