Нина Орлова-Маркграф: Хочешь жить, Викентий?

— Олесенька! — кающимся фальцетом вскрикнул он.

— Кеня! — выдохнула девушка и прямо-таки припала к узенькой груди Викеши.

Они обнялись и побрели в палату, напрочь забыв о кошмарном практиканте-патологоанатоме.

Прошел год, и, когда зацвела сирень, я стал частенько вспоминать Викентия Сумарокова. Настигнет ли его новая несчастная любовь, за которой последуют опять скорая помощь, промывание, прокапывание и так далее? Каждый день собирался я позвонить Алле Алексеевне. Она так зауважала меня после случая с Викешей, что в знак особого расположения позволила называть себя Аллочкой.

Но шли экзамены, теплыми вечерами тянуло погулять, и я так и не удосужился позвонить.

Тринадцатого мая, после экзамена по фармакологии, я поехал в Дом офицеров — купить билеты на концерт саратовского вокально-инструментального ансамбля. Я стоял в хвосте очереди, уныло прислушиваясь к предсказаниям паникеров, что билеты скоро закончатся.

Мне было обидно: Борька к Милке Потёмкиной на обед отправился после экзамена, а я тут отдувайся за всех! Я достал из портфеля журнал «Вокруг света» и даже успел раскрыть его, но тут кто-то легко ткнулся мне в локоть, и восторженный, прямо-таки ликующий голос пропел:

— Товарищ патологоанатом, здравствуйте!

Очередь вздрогнула и подсократилась, как тонкая кишка при сильной перестальтике. Журнал мой сам собой захлопнулся. Я обернулся.

Передо мной стояла та самая девушка, что принесла Викеше в больницу одежду, Олеся.

— Здравствуйте, — ответил я. — За билетом на концерт?

— Да. Уже купили! Мы с Кеней так любим их песни! — защебетала Олеся. — А вот и Кеня!

— Здоро́во! — Викентий бодренько протянул мне руку.

— Здоро́во, — пожал я ее, гладенькую, узкую, как у девчонки. И ненавязчиво, но внимательно осмотрел его.

Взгляд ясный. Голос спокойный. Выражение лица дружелюбное. Движения уверенные. Я остался доволен собранным анамнезом.

Честно сказать, я чуток растерялся от такой встречи, мало понимая, как мне с ними себя вести, что говорить. Но потом сообразил: я — врач, Кеша — пациент, Олеся — родственница моего пациента.

— Не обижает? — шутливо и вместе с тем строго спросил я Олесю, кивнув на Викентия. — А то у нас есть кое-какие методы…

Викентий улыбнулся и приобнял свою красавицу.

— Что вы! Я так счастлива! Кеня — он такой хороший!

И лукаво смеющиеся глаза девушки словно признавались мне, что она в подробностях знает, как я стал причастен к этому бьющему через край счастью.

Мы с Горбылем сидели в аудитории после захватывающей лекции по акушерству и негодовали. Только что преподавательница наша Октябрина Ивановна объявила, что весь второй курс отправляется на практику в роддом, в новорожденное отделение. И нас, двоих парней, отправляют туда вместе с девчонками. А мы вообще-то просились в военный госпиталь и даже заявление директору написали. Я шлепнул со всего маха по столу портфелем. А Борька тоненьким голосом издевательски прогнусавил:

— Носики прочистить, бутылочку с кормом дать, пеленки, подгузники поменять — они ведь какают!

— «А как на улице Советской, а в отделенье детском…» — жалостливо запел я на мотив песни про беспризорников.

— Саня, пойдем к пацанам из спецгруппы, покурим, — вскочил Горбыль.

Я хоть и не курил, потянулся за Борькой. Но он вдруг круто развернулся и сел на свое место.

— Санёк! Айда к директрисе, попросим, пусть отправит нас в самую глухую, зачуханную деревню.

— В Чухонастовку поедем! — сказал я. — Зачуханней некуда.

— Ты Чухонастовку не трожь! — грозно крикнула с последнего ряда Ульяна Громова, которая как раз из этой деревни и приехала на учение.

— Мы ни от чего не отказывались, да, Сань? Практика в кожно-венерологическом? Твердый шанкр и все такое?.. Нам сказали — мы пошли. Практиковались, раз будущим зубным врачам это так необходимо. На вскрытие, в морг? Знать, из чего человек состоит? Надо — значит, надо. Я два часа глядел, как Панков в ведра лимфу сливает, не важно, что Таня Сивидова потеряла свое трёпнутое сознание и шлепнулась на меня. Чуть на труп не столкнула!

— Мне особенно ответ ее понравился, когда я нашатыря ей нюхнуть дал и она глазищи распахнула, — вспомнил я. — Я спрашиваю: «Сивидова, как ты себя чувствуешь?» А она слабенько так: «Я себя чувствую… но плохо».