Нина Орлова-Маркграф - Хочешь жить, Викентий?

Как только сильные боли перестали мучить Сашуру, улыбка почти не сходила с ее губ. «Веселая, как вешний жавороночек!» — говорила баба Аня, раздатчица в столовой, когда мы с Тамарой, убегавшись по отделению, садились наконец обедать. Баба Аня сама приносила Сашуре в палату еду и обязательно добавляла от себя что-нибудь принесенное из дома. Сашура говорила: «Ох, баба Аня, не раздатчица ты, а раздаватчица! Всё раздаешь! Себе небось не оставила». «Ешь, наращивай массу, — шутила баба Аня, — а то с кровати улетишь, невесомая!»

Когда приходила Анна Акимовна, чтобы сделать Сашуре три, а то и четыре укола сразу, она задорно извинялась: «Анна Акимовна, уж простите, что мое мягкое место такое твердое!» Она смешила массажистку, строя забавные рожицы, пока та с силой разминала замершие после ушиба мышцы спины или сгибала и разгибала локтевой сустав, плохо гнущийся после перелома.

Иногда смех ее долетал утром к нам на пятиминутку, в кабинет Олега Ивановича, который находился рядом с семьдесят седьмой палатой, и разгоряченные споры на минуту затихали.

— И что заливается? — пожимал плечами Олег Иванович. — Ну и колокольчик эта ваша Крылова!

И все улыбались.

Шла последняя неделя моей практики в травматологии. Я твердо решил после окончания медучилища поступить в мединститут. Я хотел быть хирургом.

Как раз в эту последнюю неделю Александра вдруг очень переменилась.

— А-а, братик!.. — улыбалась она, когда я прямо с пятиминутки забегал к ней.

Но это был не тот веселый и восторженный голос, который встречал меня раньше. И улыбка была — одними губами.

Во вторник Валентина Васильевна, палатная сестра, попросила меня в обед раздать лекарства. Я взял ящичек и пошел по палатам. Подойдя к последней, семьдесят седьмой, нашел в тетради назначений фамилию Сашуры. Ей в обед полагалась только одна таблетка — кальция глюконата. Я зашел в палату. Сашура лежала отвернувшись к стене, укрытая с головой одеялом. Я положил на тумбочку таблетку и тихо вышел. Но, отдав ящичек и тетрадь назначений Валентине Васильевне, вернулся в семьдесят седьмую.

— Сашурик, с тобой ничего не случилось? — спросил я, стоя посреди палаты.

Она лежала все в том же положении.

— Нет, — ответила Александра.

Но потом все же сбросила с головы одеяло и повернулась ко мне.

— Какая-то ты не такая в последние дни.

— Я думаю, Шурик, — с горечью произнесла Александра, — для чего все это мне выпало? Му́ка такая! Если б людей спасла, подвиг совершила — тогда другое дело. А то так… нелепость одна.

— Выжить после такой травмы — тоже подвиг. — Я собрал мусор с тумбочки. — У тебя убирали сегодня?

— Убирали. Это я снова насорила, — улыбнулась Сашура.

— Ты, Сашурик, удивительная! Ты такой сильный человек! Если честно, я тебе иногда завидую, — признался я.

— Кому и позавидовать, как не мне! — со слезами в голосе прошептала она.

— Нет, понимаешь?.. Ты никогда не раскисаешь, всегда веселая. А я от каждой маленькой неприятности прихожу в такое дикое уныние, а то и отчаяние — хоть в петлю!

Мне показалось, что последних моих слов Александра даже не слышала. Она сидела на кровати и с какой-то отчаянной задумчивостью глядела перед собой.

— Саня, я хочу тебя попросить, — прошептала Сашура, откашлялась и заговорила громко: — Понимаешь, Костя последний раз у меня был четыре дня назад. Он приходил каждый день — и вдруг… Может, он заболел? Ты не мог бы сходить к нему?

Я вспомнил, что действительно видел Костю в последний раз на прошлой неделе. Вошел, чтобы сделать Сашуре подкожный вечерний укольчик (это мне давно доверяли). Он держал руку Александры. Она что-то говорила ему, и лицо у нее было спокойное, ясное. У Кости же, наоборот, вид был и смущенный, и возмущенный одновременно.

— Могу, конечно, к нему сходить.

— Я не хочу никого просить из наших знакомых.

— Я зайду, сегодня же зайду к нему, — торопливо пообещал я.

— Запиши адрес.

— Я запомню, говори.

— Некрасова, семь, квартира пятнадцать. Это за Октябрьской первая улица.

— Да знаю я, где Некрасова!

— Шурик, ты иди. Мне сейчас на пересадку. Надо с духом собраться.

Вечером я отправился к Косте. Доехал на автобусе до Октябрьской улицы, а затем дворами прошел на Некрасова.

— Здравствуй, Костя. Поговорить надо, — сказал я кудрявой голове, высунувшейся из двери на мой стук.

Не сказать, что он очень обрадовался мне. Это видно было по его растерянно-хмурой физиономии.

Мы прошли на кухню, уселись с разных концов кухонного стола, и я начал: