Владислав Дорофеев - Старая судьба или История с превращениями

Хотя, я отвлекаюсь.

Я вынужден что-нибудь совершить! Еще не пришло ощущение новизны, и все же я чувствую, что на ощущение великой новизны я способен, а потому обязан что-то создать. Возможно, наступил момент, когда я должен призвать на помощь то, что обнаружено мною когда-то на верхней ступеньке, между которой и нижней, человек исполняет роль связующего звена.

Я шел по улице и видел, как спускались листья с деревьев на землю, как листья несло по сторонам. В кустах шел дворник в черном халате и метлой обтрясал листья с кустов и деревьев там, где доставал. Вот и я могу стрясти нечто, лежащее на верхней ступени, но управить тем верхним не в силах, ибо не могу родить, но способен. Но я еще не умею управить этим верхним законом, а потому обращаюсь за помощью к судьбе, в момент страшный и ответственный, когда более не вижу исхода и не знаю, как и что выбрать и зачем. Покориться, чтобы научиться – правило судьбы и правило седых правил, когда остается лишь созерцать, оставаясь в круговороте действия: судьба – выбор – судьба.

Я убью себя?!

Но как я испытаю и проживу это наслаждение – зачать и убить себя – еще одно наслаждение, может быть самое большое наслаждение?

Время самоубийств закончилось во времена Гете. Вожди философий, довлеющих надо мной, не убивали себя, в отличие от вождей религий и древних философий. Конечно, в наше время, мир менее наивен, менее телесный и подозрительный. Чтобы доказать идею бессмертия, вожди умерли, но не потому вовсе, что бессмертие существует. Вовсе нет. Жизнь бессмертна, как бессмертен огонь, когда горит. Бессмертно или не бессмертно то, что есть, что горит?! Чего нет – того нет. Убийство себя не имеет смысла, потому что нет никакого приобретения в убийстве себя. И убийство другого человека глупо, ибо убивая другого, убиваем себя. Убить себя – это значит плакать о несовершенном, это сродни сплетням и трусости корыстолюбия, это, в первую голову, лишить себя чести. Убить кого-либо – это значит унизить себя!

Убийство – это самая великая глупость человечества, на которую оно способно. Убивая, мы убиваем стариков, детей, сумасшедших. Чем же вы станете дышать? Убийство – это ошибка, которую невозможно и нельзя поправить. Потому что может так получиться, что убийство человека пришлось на время очередного метафизического перехода человека, когда еще не начала формироваться ткань следующего временного промежутка.

Природа, столь добра, что предоставляет людям то, что они ищут, а потому хотят. Природа играет роль производителя, а потому остается главным потребителем, а не человек, как он сам предполагает, ибо, используя силы человека, его психологическую напряженность и внутренние ритмы, природа создает, выполняет его заказы, но сама сжирает «заказчика», когда ей хочется. Плюнуть надо на природу и перестать обращаться к ней за помощью, потому что за это приходится расплачиваться собственной жизнью, надо отделить природу от себя, как отделяется женщина.

Все. Я – глашатай. Иду по главной улице и ору, чтобы собирались на площадь, будет зачитан указ о завтрашней казни. Улочка переходит в площадь. Собирается толпа юнцов и стариков. Читаю указ о казни женщины, убившей собственного мужа, потом она шла по улице и кричала.

– Кто-нибудь из богов, придите, хочу быть вашей любовницей, или спуститесь ко мне все!

Мужа она изрубила на куски и сожгла.

– Когда казнь, милый?

– Завтра, завтра.

– Кто палач?

– Я.

– Как так? Ты – глашатай!?

– Я – палач и муж этой женщины!

– Тебя она порубила на куски! Ты врешь, глашатай!

– Она напилась допьяна, пришла ко мне в комнату, когда я правил очередной указ, кричит, что зарубит меня, что она хочет быть любовницей…

Я не дал ей договорить, спросил, чьей любовницей? Она подумала, и, ворочая глазами, сказала, что я – дьявол, и побежала от меня, я настиг ее в углу, где в деревянном обитом кожей футляре, укутанный бархатом, живет топор.

– Ты всегда была добра ко мне и любила меня, скажи, почему ты хочешь меня убить, зачем тебе дьявол?

Я говорил с ней, потом свалил на пол, связал и оттащил на кровать.

– Жена, скажи, зачем?

Огромные мощные глаза пленной расширились и полезли из глазниц, словно, ножки с коготками из глаз выросли.

– Я хочу ослепнуть. Я не хочу дальше служить процессу распада, я не хочу рожать, не зная, зачем это нужно, кроме получения наслаждения в зачатии и вдохновляющей боли при родах, и ощущения гордости и свободы после родов. Ты мне говорил о гармонии, заключающейся в ребенке. Но ты лицемерил, ты был низок со своим плодоносящим членом, а я не желаю уже служить этому члену, мне надоело смотреть на блюстителя городского глухого порядка, который ты представляешь морщинистой дряблой грудью и штучным животом. Я не желаю удовлетворять тебя, мне надоело служить пищей твоей логике, а самой пребывать в середине догмы и быть сердцем догмы мира, я же вижу твою остановившуюся душу и оскал тупого продолжателя рода. Тебя, глупого слугу распада, я ненавижу. Я – сука, которую имеет весь ваш мир с законами войны, с законами приобретения, с законами гостеприимства. Ты меня научил, каким образом дитя мое превратить в собственность, в удовлетворение собственной судьбы, в наслаждение. Ты – дурак, я не хочу тебе служить, я не хочу притворяться, я не хочу иметь мужа и собственное дитя. Я увидела путь в убийстве. Мне, кажется, что я смогу заглянуть за смерть, если убью тебя или дитя, и я выбрала тебя. Я не хочу очистительных наслаждений, я не хочу рожать, я не хочу убивать свой эгоизм! Отпусти, меня, проклятый! Зачем ты мне сопротивляешься. Смирись с моим желанием. Развяжи меня. Проклятый, я хочу, чтобы ты погиб и стал падалью. Дурак, развяжи.