Владислав Дорофеев - Старая судьба или История с превращениями

Она замычала, изогнулась и впилась в мое бедро, прокусила штанину, кожу и принялась перетирать волокна и капилляры, я почувствовал, как рвутся ткани, я услышал бульканье жидкостей, выбегающих из разных сосудов. Она превратилась в грандиозную карающую иглу со стальными резцами.

Я слушаю и медленно, и неотвратимо сжимаю горло иглы; великолепное вдохновение и радость правильного поведения, входят в душу. Сжимаю горло легко, мягко. Жена тишеет.

Сильное, бесчеловечное напряжение, подумалось, и я сваливаюсь в беспамятстве, продолжая сжимать пальцы.

А утром.

Заворочалось под желтым одеялом. Глашатай-медведь закашлял, вскочил на четвереньки, еще под одеялом обежал себя мысленно взором от носков до макушки, ощупал позвонки, пощекотал печень и сердце, попрыгал на диафрагме, покатался с горки в мочеиспускательном канале, подрался с существами желудка, разжижил мякоть отходов, приготовил себя к новой жизни, приказал телу: и одеяло полетело в угол, а голова в кадушку с водой.

Все готов и сыт, жену, связанную как куль, на закорки. Долой, наружу. Прыгаю ужом по расшатанной лестнице, разговариваю с женой, втягиваю и выпускаю мышцы живота. Жену в повозку, на дно, коня покормлю на дворе наместника.

– Хэй – хэй! Вперед, пока лучи солнца не разбудили город! Хэй!

Во дворе наместника уже ждут, хватают жену, развязывают, раздевают, облачают в правильную одежду казнимой, коня кормят, поят слегка, целуюсь с наместником, он одевается возничим.

– Хэй-хэй! Хэй!

В воротах повозку догоняет слуга.

– Господин, забыли кандалы!

– Ну, давай же, быстрее! Ну, бегом!

Хорошо на сердце, вольно. Грандиозное солнце разбудило город. Не удерживаюсь, хлещу из-за спины возчика коня, конь припускается, и слуга еле успевает закинуть в повозку кандалы. По дороге заезжаем к палачу, берем колоду и топор, целуемся с палачом, он напутствует меня:

– Сынок, не робей! – И целует холодными слюнявыми губами где-то под подбородком.

– Старая судьба – это ты сам. – Шепнула мне жена на ухо, звонко приказала помочь, встала в красной рясе, как царица смерти.

Повозка продребезжала последнее расстояние, возничий снял с жены кандалы и повел ее к помосту, перед ступеньками отпустил, жена взошла по черным ступеням, подошла ко мне, обняла за шею, поцеловала в губы.

– Убивай, муж. – Не говорит, а дышит словами.

Казнь должна начаться после утренней литургии. Томительно, настойчиво ждем. Жена села на колоду, я положил футляр и сел на помост, прибрав ноги к груди. Толпа создает гам и нетерпение. Жена подскочила и заходила по краю помоста, обошла помост по периметру, вздела руки горе, остановилась у самого краешка и заговорила.

– Люди, до каких пор нами будут управлять слуги!

Но и я не дремал, толкнул ее в спину, она слетела с помоста, а не упала, только села на корточки и плачет, упрятав лицо в ладонях. Я спрыгнул следом, присел, поднял ей голову, подтянул шнуровку на груди и крепко поцеловал жену в шею. Поднял жену и понес к колоде, поставил на колени, устроил голову на колоде; посоветовался с возничим, решили не дожидаться окончания литургии.

Итак, используем первый топор. Она ли превратилась, или свет переменился, но вижу, стоит на коленях перед колодой ласточка, из глаза, обращенного вверх, скатилась слеза по клюву. Я шваркнул было топором и ойкнул, топор превратился на лету в плеточку, и ласточка ойкнула, когда плеточка опустилась ей на шею.

Все бывшие на площади перекрестились, огляделись, уставились вниз и не поднимали взоров до окончания дела. Я сплюнул под ноги и попросил возничего завязать мне глаза. Дальше я все делал на ощупь.

Вот когда пригодился мой футлярчик и топорик в нем, окаянный мой. Замки открываются с мелодичным звоном, треньканьем. А во рту раздался запах миндаля. Начал накрапывать дождь и забегали сердитые капли по ипподрому помоста. Черные доски покрылись каплями пота.

Оправдывает ли моя гражданственность мой поступок – убийство? Что может что оправдать? Или ничто ничего не оправдывает? Я – гражданин и горожанин, то есть у меня есть определенные права и обязанности, которые я на себя сам возлагаю, если хочу, чтобы меня защищали законы города, чтобы я имел возможность заниматься делом. Конечно, как и во всяком союзе, необходим компромисс, и чем большее количество членов союза, тем обширнее компромисс. Неужели, идея, которой я служу, позволяет мне стать и быть убийцей? Пока я так думаю, я готовлю второй топор.

Что ж это за мир, идеи которого позволяют уничтожать себе подобных, лишь за то, что они не хотят служить идеям?! Что за мерзкий, мертвый мир, если в нем благое существование обозначается только верой и одной верой, а иначе тебя убивают: братья, чтобы не смущал, обстоятельства, чтобы не мешал, сам, чтобы не страдал?! Проклятая Земля!