Владислав Дорофеев - Школа ангелов

В монастыре начинаешь вновь понимать значение и вкус изначальной еды – хлеба, гречки, молока, творога, чая, пшенки, риса, картошки, зелени. Это, оказывается, все вкусно и вполне сытно, и съедобно, и хорошо.

Единственное отличие коммунистических идеалов от церковных – принуждение. В монастыре нет принуждения. Общность в монастыре – добровольна. Похожесть даже в том, как церковь уравнивала простолюдина с богачом, аристократом, властью. Крестьянин Никон стал патриархом и изменил историю страны, сравнявшись властью с царем. Поэтому и русская православная церковь всегда была замешана на политике. В этом ее сила – и ее боль. А сила в ней, действительно, великая! Эту силу пыталась скопировать коммунистическая партия – потому и была построена по законам монастыря. Как сумасшедший пытается быть похожим на великого человека. А безбожие – это род сумасшествия.

Это было еще даже до возрождения (в 1988 году) монастыря. Альпинист, который ставил кресты, не удовольствовавшись оплатой, ночью снял с одного креста поперечину. Через год он благополучно скончался в расцвете сил. Крест до сих пор без поперечины.

Вчера, прикладываясь к мощам отцов-основателей, задел головой лампаду над Зосимой. Рака на троих сделана из платанов, поваленных бурей на Афоне.

Монастырские комары под юбки не лезут.

На седьмой день в монастыре я перешел от полного неприятия (3–4 день) общежития до абсолютного согласия и почти восхищения этой совместной жизнью.

Я со слезами на глазах сидел в последний раз за столом в трапезной. Разные люди, почти дети, и, пожеванные жизнью старики, молодые мужчины и женщины, с истомой или обреченностью в глазах. Общее отличие – достоинство. Они здесь в погоне за свободным выбором, хотя, конечно, у многих просто крест жизненный оказался близок, слишком страшна оказалась жизнь, не имеющая продолжения.

Животворные общины – вот что такое монастыри России. Отец Герман: «Русский народ – богоносный народ. Да! У власти безбожники. Такое вот попустительство. Русский народ – доверчивый…».

Церковная общинность – вот это и есть та самая соборность, о которой писано переписано. Это можно только почувствовать, понять нельзя. Невозможно.

Ужасно пронзительная сцена. На берегу вслед уходящему катеру стоит четкая одинокая фигура монаха, отца Севастиана. Он опоздал к отправлению передать записочку в Москву, в родной храм, и долго стоял, пока катер не скрылся из вида. Он пришел вовремя, минута в минуту, катер ушел раньше. Дети расплакались.

На борту катера заезжие иноземцы. Полное равнодушие в глазах, индифферентность к окружающим – и это после абсолютного внимания к тебе, теплоты и любви изначальной.

Какое странное ощущение после недели молитв. Ощущение силы и незыблемой уверенности в себе.

Недельный сеанс веры!

Вдали. Тонкая полоска земли, шатры башен и купола – между небом и водой, соединяют воду и небо в единое целое.

Всё!

Жизнь продолжается. Но теперь всегда будет тянуть туда, где ты – Божий человек.

Сегодня день равноапостольного князя Владимира, привившего Руси христианство! На утренней службе пели акафист, в котором славили Киев. Вот ширь души православной. Все приемлет, и все вбирает, растворяет в себе.

Своими молитвами Россия спасает весь мир – это и есть реальность. И в этом ее назначение на Земле.

Очень сильное поле в монастыре. Вихрь центростремительный, вбирает всех и вся в свою воронку. Дети вышли из этого поля, из-под пресса напряжения нечеловеческого – и сразу же уснули в гостинице глубоким сном.

По приезде в гостиницу нас всех прохватил понос, от качки, несносного монастырского гороха, расставания, обиды за отца Севастиана. Мы пару часов не слезали с унитаза. Втроем, по очереди. Мне надо было бы водки выпить, чтобы живот укрепить. Но было ощущение, что алкоголь – это отключение от Бога, это – более низменное напряжение. И я не стал. Не хочется даже на миг отдаляться от Бога. Почувствовав Бога, хочется пить и пить от этого источника. Потому что это и есть главное.

Люди, которые пьют из этого источника, роднее родных. Точнее, связь с ними более чем родственная, она из разряда вечности. Удивительно. Все эти люди, с которыми я общался – они остались в сердце, будто родные. Трудник Давид, отец Иов, отец Севастиан, отец Герман, отец Зосима, резчик Никита, наместник Иосиф. Искренность их и не фальшивость реакций, вера в человека – вот сила этой родственной памяти. «Брат!». – Так меня там называли. Этого нельзя не оценить. Они удивительно доверчивые, хотя и прозорливые люди.