Юрий Козлов - Реформатор

Если, конечно, Господь нуждается в нестиранном белом плаще с отвисшими карманами, подумал Никита.

Дальше все было, как во сне.

Никита не сомневался, что президент, как водится, приедет с многочисленной челядью, которая заполнит свободное пространство, так что к нему будет не пробиться. Но он приехал один с двумя охранниками, причем не на огромном лимузине со штандартом, а на скромном (по российским меркам) джипе с тонированными стеклами.

Едва кивнув Савве, проигнорировав его протянутую руку, президент надолго остановился у бесшумного фонтана с мозаикой и рыбками.

«Как живые, — произнес он, задумчиво глядя на сидящие за столом античные фигуры. — У меня такое ощущение, что они… — продолжил, ни к кому конкретно не обращаясь, — и сейчас живее всех живых. Во всяком случае, совершенно точно живее нас».

После чего стремительно взбежал вверх по лестнице на второй этаж, безошибочно направился по коридору в зал, где находился макет России с маленькими человечками. Никита подумал, что президент неплохо подготовился к визиту в фонд.

Он, словно нехотя, слушал объяснения Саввы, злоупотреблявшего компьютерными и политологическими терминами. Вблизи президент напоминал то белую (не очень злую) крысу, то сову, то рыбку, то мотылька, то… червяка-опарыша. При том, что безусловно обладал невыразительной (смазанной) внешностью среднестатистического (от сорока до шестидесяти) умеренно пьющего россиянина. Было в нем что-то от русского, от татарина, от представителя финно-угорских народов, которых когда-то звали на Руси «чудью белоглазой».

На лице президента блуждала та самая (Джоконды) улыбка, которая с некоторых пор немало раздражала народ. Он, народ, не понимал, что именно президент вмещает в эту улыбку, а потому злился. Между тем президент вмещал в нее (как Господь Бог в радугу) многое. И, до сих пор ошеломлявшую его, случайность собственного прихода к власти; и смешанный с искренним уважением страх перед теми, кто его к этой власти привел; и крепнущую, по мере пребывания у власти, ненависть к ним; и желание сделать что-то полезное для страны; и циничное отнесение этого на потом; и неготовность хоть в чем-то проявить волю и решительность; и вызревающее желание сделать все, чтобы оставаться у власти как можно дольше, но как бы отдельно от страны и народа, то есть наслаждаться благами власти, но быть свободным от ее тягот, чтобы страна и народ существовали в автоматическом, как трава, режиме, не беспокоя, но лишь трепетно почитая президента.

Если — по Достоевскому — русский человек был «всечеловеком», то это была русская же «всеулыбка». Каждый (кто улыбался ею, а это делали все) наполнял ее своим (как смерть в «коридоре») содержанием.

Однажды в детстве Никиту ни за что избили в подъезде совершенно незнакомые парни. Он сидел на каменном полу под почтовыми ящиками, размазывая слезы, крича: «За что?», а они неторопливо выходили на улицу. Но вдруг один вернулся и ласково (этой самой улыбкой) улыбаясь, изо всех сил ударил Никиту ногой.

Никита должно быть и сам так улыбался, когда, к примеру, с мнимым почтением и вниманием выслушивал советы отца, матери, Саввы, университетского преподавателя или редактора газеты «Провидец», но при этом был «на сто пудов» уверен, что сам знает, что ему делать и как поступить.

По окончании демонстрации пятилетнего и десятилетнего сценариев, президент, все так же улыбаясь, продолжал молчать, глядя на макет.

У Никиты возникло ощущение, что он — или умственно отсталый, или, напротив, умственно убежавший вперед. А может, президент был фаталистом, знал, что от судьбы не уйти, не важно отстаешь ты или убегаешь вперед в умственном развитии. Никита даже зауважал странного маленького человека, волей случая оказавшегося у руля огромной (и не менее странной) страны.

«А он не так уж безнадежен, — вдруг довольно громко произнес отец, по-прежнему без труда читавший мысли Никиты. — Единственное, что ему надо сделать — перебросить мостик, прорыть канал между волей случая и своей собственной волей. И тогда пустой мех его воли наполнится крепчайшим вином воли случая. И, Бог даст, пир пойдет горой, пусть даже во время чумы».

«Допускаю, что события будут развиваться именно так, — наконец, как муха из паутины, выбрался из паузы президент, по-прежнему недоверчиво и недобро глядя на Савву. — Но это скверные сценарии. Народу нельзя ничего навязывать. Он сам определяет золотую середину в экономике, политике, местном самоуправлении и государственном строительстве. Невидимая рука рынка и свободы сама все расставляет по своим местам. Государство — не хозяин, но ночной сторож при ответственном и законопослушном народе-труженике. Экономика должна быть либеральной. Валюта — конвертируемой. Банковская система — открытой. Власть не должна вмешиваться в повседневную жизнь людей. Это альфа и омега наших реформ. Я никогда от этого не отступлю».