Юрий Козлов - Одиночество вещей

Надежда не оставила его, даже когда переулок перегородил выскочивший, как чёрт из табакерки, бронетранспортёр. Пятнистые солдаты замахали руками, заорали, дали в воздух автоматную очередь. Чтобы не врезаться, рокер понёсся по узкому тротуарчику, сшибая мусорные бачки, из которых вместе с мусором вылетали коты и голуби.

— Это… — рокер сбросил скорость, полуобернул к Леону пылающее в усах лицо, но в этот самый момент сверху (из окна?) на него с воплем, подобно леопарду или рыси, рухнул десантник, и тут уже полетели все: десантник, сжимающий в стальном захвате шею пожилого рокера, Калабухова Аня, Леон и трофейный мотоцикл. Леон удачно упал на рюкзак, как черепаха на панцирь. Калабухова Аня на Леона. Рокер и солдат на мотоцикл. Мотоцикл на асфальт. В воздухе продолжали крутиться колёса, показавшиеся Леону огромными, как мельничные лопасти.

То были колёса судьбы.

Надежда оставила Леона.

Схватив на руки не успевшую понять, что произошло, Калабухову Аню, сэкономивший сто пятьдесят рублей и неизвестно, существующую ли поллитру из холодильника, Леон побежал вперёд мимо забаррикадировавшегося деревянными ящиками магазина. Уже показался в просвете домов вожделенный Калининский (Новый Арбат), прямая линия до дома, с которой Леон не сойдёт, пока не дойдёт или не умрёт.

— Как лошадка бежишь, — одобрила Калабухова Аня, взбодрила пятками. — Хочу пить!

— Потерпи, — пробормотал Леон, — недолго осталось.

И он бы выбежал на закрытый-перезакрытый, загороженный-перегороженный правительственный проспект, если бы прямо навстречу ему с улицы скромного демократического писателя Писемского не выехал урчащий мотором, лязгающий гусеницами танк.

С мраморного подоконника нежилого дома он казался крохотным.

В действительности же был огромен, парализующе страшен.

В душе Леона, как и во всякой русской душе, было много смуты. Бог вычерпывал, вычерпывал и наконец дочерпался до чистого. Леон доберётся до дома и в час беды будет с родителями. Не Бог весть какая чистота, но Леон плевать хотел. Эта сущность не умножалась. Леон, как одинокий, отцепленный Богом или, наоборот, прицепленный Богом вагон, катился по рельсам за невидимым локомотивом.

Он просто остановился перед танком.

— Неужели не разойдёмся? — услышал сверху, с брони знакомый голос.

— Валериан… простите, не знаю вашего отчества, — снял с плеч, поставил рядом Калабухову Аню Леон.

— Знаешь имя, — засмеялся Валериан. — Откуда? Сомневаюсь, чтобы из официальных источников.

— Вы меня не помните? Мы встречались в Нелидове в гостинице. Я был с отцом.

— Не помню, — ответил Валериан.

Беспамятным местечком было это Нелидово. Леона не вспомнила горкомовско-райкомовская женщина в гостинице. Не вспомнил подполковник. «Да были ли мы с отцом в Нелидове? — засомневался Леон. — Есть ли у меня отец? Если есть, узнает ли меня?»

— Сестрёнка? — кивнул на притихшую вблизи танка Калабухову Аню Валериан.

Он был чисто выбрит. От него пахло хорошим одеколоном и почему-то кофе, как будто не из танка, а из номера валютной нелидовской гостиницы вышел Валериан, похрустывая в кармане долларами. Он был полон жизни, мужествен и красив. Казалось в высшей степени несправедливым, что одинокое танковое дело его проиграно, судьба предрешена. В очередной раз по воле Господа мужество и красота не спасали мир, а приносились ему в жертву. У Валериана наверняка имелся пистолет. Он был хоть и советским, но русским офицером.

— Нет. Её одну отправили в автобусе из Нелидова. Мы не доехали до автовокзала. В центре всех выгнали. Куда она одна? Пока со мной. Неужели вы меня не помните? Вы ещё подарили отцу прицел.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил Валериан.

— Для меня? — растерялся Леон.

— Всё, что в моих силах.

«Сровнять с землёй кооператив «Желание»? — подумал Леон. — Расплющить, как консервную банку, синюю машину Лени и Эпоксида? Ограбить банк?»

Леону вдруг открылось, что всесокрушающая сила сродни Господу: может всё, но не может ничего. Малое предприятие «Желание» переедет в новое помещение. На место Эпоксида заступит другой водитель по найму. В банк завезут новые купюры. «Сила безлична, как конвейер, — подумал Леон, — как сама жизнь. В то время как Бог — мастер штучных изделий. Он тайком воспитывает рационализаторов. Но не подпускает к конвейеру. Чтобы не остановилось производство. Чем талантливее, решительнее, милее его сердцу рационализатор, тем вернее и яростнее он его губит. И немедленно начинает готовить очередного. Он безумен!»